Земли обетованные

Меня мучило какое-то смутное ощущение, вернее, даже предчувствие назревавших перемен; тогда еще не изобрели такое понятие, как «общество потребления», но все к тому шло, мир весело и беззаботно двигался вперед, к грандиозной вакханалии приобретательства; супермаркетам предстояло стать новыми храмами для прихожан, исповедующих принцип «потребляй и властвуй». Мой отец принадлежал к другому времени, он хлебнул горя на войне, и теперь его обуревала жажда лучшей жизни; он был твердо уверен, что покупка телевизора или стиральной машины есть решительный шаг к счастью, а я был убежден в обратном, знал, что нужно сопротивляться этому вселенскому базару, что французы должны восстать и уничтожить этот меркантильный мир. Увы, мы оказались только в преддверии великой эпохи перемен, самое худшее еще не наступило.

Страна проиграла войну, нация была распылена, раздроблена, лоботомирована, но мы чувствовали себя счастливыми – правда, это длилось всего лишь какой-то краткий миг.

До наступления катастрофы.

Я сорвал с себя голубой пиджак, скомкал его и швырнул в лицо своему родителю. Но он и глазом не моргнул – еще бы, небось повидал в жизни много чего похуже. А я покинул магазин, очень довольный своим выступлением, громко, театральным жестом захлопнув за собой дверь. И зашагал по улице, решая на ходу, к какому лагерю должен примкнуть. Притом окончательно. И говоря себе вдобавок, что никогда, никогда не буду походить на отца. Признаюсь, что впоследствии совершил в жизни немало ошибок, но этому решению не изменил. Вечером, еще не успев остыть, я рассказал о нашей ссоре Луизе, и она широко раскрыла свои прекрасные глаза:

– Ты что, больной? Да твой отец тысячу раз прав! Он просто гениально все придумал! Нет, ты просто круглый дурак! А я-то как раз собралась поехать туда и купить телевизор – и что мне теперь делать?

* * *

Врач в белом халате, со стетоскопом на шее, тщательно обследовал Анну, сидевшую на смотровом столе. У него были мягкие движения, ободряющая улыбка. Сесиль следила за осмотром молча, не вмешиваясь. Доктор проверил рефлексы девочки, стукнув молоточком по ее коленке, проверил слух с помощью отоскопа и уже собрался взять ее на руки, чтобы снять со стола, но вдруг сказал:

– Анна, я хочу посмотреть, как ты ходишь. Ты можешь сделать несколько шагов?

Анна перевернулась на живот и сползла со стола, нащупывая ножкой пол. Потом дошла до стены и обернулась.

– Ну, молодец! А теперь давай сделаем несколько упражнений, ладно? Подними-ка руки.

Девочка сделала то, что просил врач.

– Теперь опусти… Очень хорошо. Сделай полный оборот… Браво! Теперь в другую сторону. Великолепно! Ну все, ты уже большая девочка – иди-ка посиди в приемной.

Он вывел Анну в приемную, поручил ее секретарше, вернулся в кабинет и сел за стол.

– Так сколько ей лет?

– Она родилась первого января шестьдесят третьего года, ей скоро будет три.

– Что ж, клиника у нее абсолютно нормальная, анализы прекрасные. Реагирует на чужую речь даже лучше, чем можно ожидать в ее возрасте. Так что если она не говорит, значит просто не хочет. Но ведь она все понимает, и, поверьте, в тот день, когда решит говорить, заговорит. А как обстоят дела у вас дома?

– Я воспитываю ее одна. Работаю преподавателем в лицее предместья, готовлюсь к конкурсу на звание агреже[79], и мне некогда ею заниматься; по утрам я отвожу ее к няне, где она проводит весь день, вечером забираю домой. Она всегда молчит, не улыбается, не играет. Когда я гуляю с ней в парке, она держится в стороне от других детей, и ее ничто не интересует.

– Нужно ждать, проявлять терпение, беседовать с ней, играть, читать книжки, давать слушать музыку, и через какое-то время она заговорит. Я мог бы прислать к вам женщину-педиатра, специалиста в области отношений матери и ребенка, но учтите: она чересчур увлекается психоанализом и займется в равной степени и вашей дочерью и вами.

– О нет, я просто хотела узнать, нет ли в молчании Анны каких-нибудь физических причин.

– Не беспокойтесь, такое отставание в речи – довольно частое явление у детей ее возраста, это не так уж страшно и обычно скоро проходит. Покажите мне ее через год.

* * *

Со дня моего внезапного бегства из Бретани и переезда к отцу между матерью и мной словно пролегла пропасть. Мы не звонили друг другу. Мне казалось, что я осиротел. Но совсем не горевал по этому поводу. Я унаследовал от матери ее злосчастный характер и не собирался делать первый шаг к примирению. Да, честно говоря, и не думал об этом. Зато сестренка регулярно звонила мне, спрашивала, что нового, и мы с ней могли болтать часами; по воскресеньям она приходила к нам обедать и прекрасно ладила с Мари. Правда, мы избегали некоторых тем – например, жизни семейства Делоне или торговли в магазине матери. При каждой встрече Жюльетта передавала мне одно и то же: мать хочет, чтобы я зашел повидаться. Я отвечал: да, конечно, – но ничего не делал.

Таким манером я хотел поквитаться с ней за ее неуступчивость. Но вот однажды вечером отец отвел меня в сторонку и сказал: