Земли семи имён

– Уйду. Только если захочу, ты её от меня не спрячешь.

И застыл.

По комнате потёк редкий туман с привкусом тимьяна, с запахом вереска, а от самого пола закружила вверх холодная мгла.

– Ну-ка, отомри! – крикнул Грегор, а в голос дрожь пробралась липкой змеёй. – Отомри!

Тёмный лесной ледяной узор от земли взвился, лёг по стенам. Воздух зазвенел морозом, снежной тяжестью. И натянулись в этом холодном мареве инеем струны лютни: тронь – разобьются вдребезги.

Мастер как одеревенел, глядя на лютника. Сам лютник отмирать не думал, лишь мороз крепчал, укачивал жуткой беззвучной колыбельной.

«Словно мысли леденеют, – оцепенело думала Хедвика у замершего очага. – Магия у него ледяная, что ли? Выходит, и такая бывает?..»

Преодолевая холодный сон, она выпрямила руку, вытянула из тумана капли влаги, махнула пальцами, подражая колдунье на площади у балагана…

Горячая волна обрушилась на скромную мастерскую. Душным вихрем смело ледяное беспамятство, ветер разметал замасленные эскизы, всколыхнул занавески, сорвал циновку, сдул, как бумажного змея, склянку с порохом с комода…

Ох и фейерверк случился тогда в доме ювелира Грегора! Площадь Искр таких ни до, ни после не видала. А как отошли от пыли, выбрались из-под осколков – так и очнулись все трое.

Файф повёл рукой – морщась и с усилием, – и всё целёхонько на свои места встало, змейки огненные по стенам утихли, дым вытянуло. Грегор осторожно поднял рыжий шар:

– Крепкий какой. В такой круговерти не тронуло. А представь, раскололо бы? Места живого не осталось бы ни от меня, будь я хоть трижды мастер мастеров, ни от тебя, будь ты хоть трижды властитель сумерек! И от виноградной бы ни косточки, ни волоска бы не уцелело. Думай, прежде чем ледяным-то своим норовом швыряться!

– Прости, мастер. Виноградной передай, со злым умыслом не трону, – хмурясь, ответил сумеречный вор. – Платы за шар не возьму. Только скажи на прощание, откуда порох такой?

– Есть у меня алхимик знакомая, – проворчал Грегор, выпроваживая шумного-ледяного гостя. – На Олёной улице живёт. А ты иди, иди и всей вашей братии передай, чтобы в полночь ко мне не ходили. А если кто ещё под иллюзией сунется, да с норовом, не погляжу, ни на что не погляжу, подпалю!

Шаркнула по полу дверь, тяжело вошла, отмокшая, отяжелевшая от стаявшей влаги, в косяк. Зато и всё лишнее, чужое словно отсекла.

Хедвика ни жива ни мертва, сцепив на груди руки, стояла всё там же, у очага.

– Повадился, ухажёр, напугал, – по-стариковски пробормотал Грегор. – Уж чем ты ему приглянулась? Успокойся, успокойся, никто тебя не тронет. А тронет – так хватай воду, какую найдёшь, черпай оттуда синь своему шару и шугай их, бестолковых! Где спряталась-то, виноградная?

Он подошёл к ней, замершей среди глиняных горшков и ящичков у очага, но глядел точно сквозь. Осмотрелся, тряся головой. Неуверенно позвал:

– Эй, виноградная? Обиделась, что ли, на старика? Испугалась? Где ты?

Хедвика молча следила за тем, как он ходит по комнате, заглядывает в мастерскую, отворяет витражную дверь в круглую библиотеку… и не замечает её, притаившуюся прямо перед ним.

Она уже позабыла возмущение и испуг, в крови клокотали азарт и причудливое любопытство. И, когда Грегор вновь оказался у очага и в упор глянул в её лицо, не выдержала и рассмеялась:

– Притворяешься, мастер?

– Ах, непутёвая! – подпрыгнул на месте Грегор. – Зачем пугаешь? Где пряталась?

– Нигде не пряталась. Здесь стояла, разговоры слушала, ждала, пока Файф уйдёт.

– Здесь стояла? – косясь на кирпичную стену, переспросил мастер. – Неужто?

– Здесь-здесь.

– Так, значит, ещё и иллюзию наводить умеешь, – мрачно закивал тот. – Не диво тогда, что столько лет в глуши своей жила виноградной, да никто тебя и не заметил. Прав, прав сумеречный вор: очи у тебя волчьи, повадки лисьи…

Хедвика не стала переспрашивать, и так было понятно. Да и будет ещё время для расспросов. К тому же очи очами, а голод к ночи точно волчий проснулся.

– Мастер Грегор, давайте поужинаем наконец, – предложила она.

– Что, проголодалась-таки? Природное колдовство много сил отнимает, это верно.

Косясь на Хедвику с недоверием и с тревогой, он полез на верхние полки буфета.

– Подвесь-ка пока чайник над очагом, пусть греется. А я тебя угощу кое-чем… Век мастера Грегора не забудешь.

Он подмигнул, спрыгнул с маленькой табуретки, которую использовал как приступку в мастерской, и протянул ей плотный бумажный свёрток. На ощупь он был лёгок, почти невесом, а внутри сухо перестукивало что-то мелкое и сыпучее.

– Открывай, – велел Грегор. Хедвика надорвала шершавую жёлтую бумагу, и в мастерскую вырвался, словно чёрный дух, словно горький дым, запах жжёный, горьковатый, душный, повеявший жарким солнцем, растрескавшейся от пекла землёй и ласковой драгоценной струёй с водопада.

Ничего этого Хедвика, росшая в тени пасмурного колдовского леса, никогда не видела и знать не могла, но ноты запаха звенели о пустыне и солнце, об изнеможении и сладостной влаге.

– Это что? – аккуратно высыпая на ладонь россыпь тёмных зёрен, спросила Хедвика, поднесла ближе к глазам, принюхалась. – Это… Шоколад?