Земли семи имён

Солнечный свет лился сквозь кроны зелёным душистым маревом, настоянным на густых травах. Там, на лугу перед каменным храмом, царило раннее лето. А здесь властвовал пышный и влажный август, полный переливчатого цветения, песен и голосов. Свистели по обочинам иволги, заливался лесной жаворонок, пели синие соловьи…

«Куда мы едем на этот раз? За новым именем?..»

Цветы стлали под копыта лошади густой и пёстрый ковёр; ни цокота, ни шагов не было слышно в этой тишине лесных угодий. Но скоро повеяло рекой: тиной и прохладой. По зелёному ковру зашептал песок, вытянулись по обочинам высокие речные травы.

– Умна лошадь, – сказала Филарт, поглаживая Акварель по холке. – Чувствует седоков… Знает, куда скакать. И как.

– Так ведь непростая, – ответил Хцеф с улыбкой: наконец-то Филарт заговорила. В лесу – молчком, во дворце – молчком, в пути – и того тише.

– Погоди. Придёт время разговоров, – угадав его мысли, попросила она. – И ты поведаешь о своём, и я. Не сомневайся, не вру. Обещала наши одинокие странствия впереди – вот они, скачи, дыши!

– Скажи хоть, куда скачем, правительница?

– А сам как думаешь?

Загадки забавляли, да тревожили: сказки хоть и ложь, да в шутках доля правды…

– Речные девы нас поджидают? – предположил он. Филарт довольно кивнула:

– Сколько раз выпал случай тебя испытать, а все отгадки как на ладони.

«На чьей ладони? На твоей или на моей?..»

– Топкое дальше место, правительница. Сядь на лошадь, – замечая мокрый песок, смешанный со мхом, велел Хцеф.

– Мне и пешком привольно, – ответила она, весь лесной путь шагавшая сбоку Акварели. – Не люблю сёдла.

«Своенравна и легкомысленна ты порой, госпожа, без меры…»

Тёмное щупальце просвистело в густых лиственных полотнах, стегануло, зацепив подпругу, и исчезло в переплетениях стеблей. Другое щупальце пришлось по морде лошади, ещё одно вплелось в гриву – Акварель всхрапнула, встав на дыбы, но щупальце не успело уйти в листву: меч упал, перерезав упругий алый жгут ровно посередине. Брызнул горячий сок.

– В седло! – крикнул Хцеф, подхватывая Филарт и разрывая мечом густевшую паутину щупалец. – Скачи! Скачи, Акварель!

Всё произошло так быстро, что госпожа и моргнуть не успела: только что шла рядом с лошадью по сыпучей траве, и вот они уже мчатся сквозь сеть ветвей, всё глубже в лес, всё ближе к реке.

Миновали минуты бешеной скачки. Одной рукой обхватив притихшую Филарт, Хцеф держал поводья, в другой сжимал меч. Через четверть часа меч спрятал и схватил обеими руками поводья:

– Скачи по весь опор!

И Акварель понеслась ещё скорее, словно белое сияние, рассекая мрак леса.

– Далеко ещё?

– Скоро Синий Звон, а за ним – лесной ручей, что впадает в реку. Там берегини. В их речные земли здешнему злу хода нет. Доскачем?

– Доскачем. Добиралась же ты до них одна. Значит, и вдвоём сумеем, – ответил Хцеф. И не удержался, спросил: – Ведь не впервой идёшь к речным девам, правительница?

– Сколько раз выпал случай тебя испытать, а все отгадки как на твоей ладони…

* * *

Акварель вынесла седоков в Синий Звон, когда вечерняя роса уже остудила стройные ряды колокольчиков, укрывавших поляну.

– Синий Звон… Оплот берегинь. Первый приют на пути к их землям, последняя надежда тех, чьи души-мысли иссушила жажда.

– Жажда?

– Не одна я плачу́ духам и каменным истуканам, да не у всех они берут плату жизнью. Иные платят душой, и это страшнее… Такие – бессмертны. Алчут заполнить вечную пустоту… А здешние цветы, – Филарт обвела рукой лазурную поляну, – даруют забвение.

– Это западня, но не надежда.

– Это надежда выбраться из западни – там, в забвении. Не будем останавливаться; не так много осталось времени, чтобы отдать долг и берегиням.

«Кто она, эта дева о трёх именах? Скольким ещё платит она по чужим счетам? По чужим ли?..»

«Все отгадки как на ладони».

Попробуй тебя разгадай.

Хцеф тронул поводья, и Акварель послушно пошла дальше – светлой дорогой, колокольчиковой тропой вдоль быстрого ручья, что впадал в широкую лесную реку.

К берегу вышли они тихими прозрачными сумерками. Стеклянный вечер гляделся в речное зеркало, румянился близкой зарёй. Пустынно, щемяще было на остывшем берегу.

– Они приходят с закатом, – сказала Филарт. – Вот-вот, и будут здесь, принесут с собой и ветер, и ночь, и раскалённую звезду…

– Солнце зорюющее?

Филарт кивнула, и с неба на западе полетели розовые лебеди, разливая по усталому синему куполу широкие волны.

Потеплел воздух, утих перезвон.

Лебеди спускались, устилая зелёные кроны нежным золотом, холодным серебром, а касаясь крылами дымки у сумеречной земли, обращались они девушками. Белые платья, широкие рукава, розовые волны ведомого берегинями заката…

Когда первая из речных дев ступила на берег, расплескав вокруг запахи ночных трав, Филарт подалась к ней. Дева протянула руку.

– Здравствуй, Гостимира.

Лебеди за её спиной, кружа, обращались девушками. В шелесте голосов, в шорохе крыльев он слышал одно.

Гостимира, Гостимира, пели они.

Так Хцеф узнал четвёртое её имя.

* * *

– Ждут ли нас новые торговцы твоей душой и силой? – спросил Хцеф, когда заря угасла и берегини ушли в голубую тьму.