Земля

Все остальное на этот праздник Нового года потеряло всякое значение по сравнению с этим визитом. Примеряя новый халат из черной бумажной материи, он сказал только:

– Я надену его, когда пойду провожать вас к воротам большого дома.

В первый день Нового года он терпеливо перенес даже то, что дядя и соседи толпились в его доме, шумно поздравляя его отца и его самого, охмелевшие от еды и выпивки. Он сам уложил печенье в корзину, чтобы не угощать им простого народа, хотя ему было нелегко молчать, когда хвалили рассыпчатость и сладость простого белого печенья, и все время ему хотелось крикнуть: «Посмотрели бы вы на печенье, украшенное ягодами!» Но он промолчал, потому что больше всего на свете ему хотелось с достоинством войти в большой дом.

И вот на второй день Нового года, когда женщины ходят в гости друг к другу, потому что мужчины хорошо угостились накануне, они встали на рассвете; женщина одела ребенка в красный халатик и в сшитые ею башмаки с тигровыми головами и надела ему на голову, гладко выбритую самим Ван Луном накануне Нового года, красную шапочку с маленьким золоченым Буддой, пришитым спереди, и посадила его на кровать. Ван Лун быстро оделся, пока его жена снова расчесывала свои длинные черные волосы и закалывала их длинной посеребренной шпилькой, которую он ей купил, и надевала свою новую черную одежду, сшитую из того же куска материи, что и его халат; на двоих пошло двадцать четыре локтя хорошей материи, а два локтя были, как водится, прикинуты для полной меры. Потом он понес ребенка, а она – печенье в корзине, и они отправились по тропинке через поля, опустевшие на зимнее время. И у больших ворот дома Хванов Ван Лун был вознагражден за все, потому что когда привратник вышел на зов женщины, то глаза его широко раскрылись, и он начал крутить три длинных волоска на бородавке и закричал:

– Ага, Ван Лун, крестьянин! И на этот раз уже сам третий! – И потом, разглядев младенца и новую одежду на всех троих, он добавил: – Ну, в Новом году тебе нечего желать больше счастья, чем у тебя было в прошлом.

Ван Лун ответил небрежно, как говорят человеку, стоящему ниже по положению:

– Да, урожай неплохой, – и он уверенно шагнул в ворота.

Все это произвело впечатление на привратника, и он сказал Ван Луну:

– Не побрезгуй моей жалкой комнатой, пока я доложу о твоей жене и сыне.

И Ван Лун стоял и смотрел, как его жена с сыном на руках идет по двору и несет подарки главе знатного дома. Все это делало ему честь, и, когда они прошли один за другим длинный ряд дворов и наконец скрылись из вида, он вошел в дом привратника и там, как нечто должное, принял от жены привратника приглашение сесть на почетном месте, по левую сторону стола в средней комнате, и с небрежным кивком он принял чашку чаю, которую она подала ему, и поставил ее перед собой, но не стал пить из нее, словно чай был недостаточно хорош для него.

Казалось, что прошло уже очень много времени, когда вернулся привратник и привел женщину с ребенком, Ван Лун пристально посмотрел на лицо жены, стараясь понять, все ли обошлось благополучно, потому что теперь он научился разбираться в выражении этого бесстрастного квадратного лица и видеть перемены, раньше незаметные для него. Ее лицо выражало удовлетворение, и ему не терпелось услышать рассказ о том, что произошло на женском дворе. Поэтому, с легким кивком привратнику и его жене, он начал торопить О Лан и взял на руки ребенка, который заснул и лежал, съежившись в своем новом халатике.

– Ну? – обернулся он к ней через плечо, когда она пошла за ним следом.

На этот раз его раздражала ее неповоротливость.

Она подошла немного ближе к нему и сказала шепотом:

– Если ты хочешь знать мое мнение, то мне кажется, что в этом году они нуждаются. – Она говорила взволнованным шепотом, как можно было бы говорить о том, что боги испытывают голод.

– Ну, ну! Что ты этим хочешь сказать? – понукал ее Ван Лун.

Но ее нельзя было торопить. Она медленно искала слова и с трудом, одно за другим, находила их.

– На старой госпоже в этом году был тот же самый халат, что и в прошлом. Раньше я никогда этого не видывала. И на рабынях были старые халаты. – И, помолчав, она добавила: – Ни на одной рабыне я не видела нового халата, такого, как мой.

И она опять замолчала и через некоторое время сказала:

– Даже у наложниц старого господина нет ни одного ребенка, который мог бы сравняться с нашим сыном по красоте и по платью.

Улыбка медленно раздвинула ее губы, и Ван Лун громко засмеялся и нежно прижал к себе ребенка.

– Какая радость, какая радость!

И вдруг среди порыва радости его сердце сжалось от страха. Как глупо он делает, что идет вот так, под открытым небом, и несет красивого мальчика, которого может видеть каждый злой дух, случайно пролетающий мимо по воздуху! Он торопливо распахнул халат, спрятал голову ребенка у себя на груди и сказал громко:

– Какая жалость, что наш ребенок никому не нужная девочка, да к тому же еще и рябая! Будем молиться, чтобы она умерла.

– Да, да! – подхватила жена, насколько могла быстро, смутно понимая, как неосторожно они себя вели.