Земля

Казалось, что старший сын Ван Луна никогда не перестанет ненавидеть двоюродного дядю и подозревать его в дурных умыслах. Еще мальчиком он своими глазами видел, что его двоюродный дядя полон всякого зла, и теперь дело дошло до того, что сын Ван Луна не выходил из дому даже в чайную лавку, если двоюродный брат сидел дома: он следил за двоюродным братом и дожидался его ухода. Он подозревал его в шашнях с рабынями и даже с Лотосом на внутреннем дворе, хотя это было напрасно: Лотос с каждым днем старела и толстела, и давно уже не интересовалась ничем, кроме еды и питья, и не взглянула бы на сына дяди, подойди он к ней близко. Она была даже рада, что Ван Лун стареет и заглядывает к ней все реже и реже.

Когда Ван Лун вернулся вместе с младшим сыном с поля, старший сын отвел его в сторону и сказал:

– Я не потерплю больше, чтобы твой двоюродный брат оставался в доме, и подглядывал, и шатался по всем комнатам в незастегнутой одежде, и приставал к рабыням.

Сын не посмел договорить того, что думал: «Он смеет даже подглядывать за твоей женой на внутреннем дворе», – потому что он с отвращением вспомнил, что когда-то он сам бегал за женой отца, а теперь, видя, как она растолстела и постарела, он не мог себе этого представить и жестоко стыдился прошлого. Ни за что на свете не хотел бы он напомнить об этом отцу. И он промолчал об этом и упомянул только о рабынях.

Ван Лун вернулся с поля бодрый и весело настроенный, потому что вода сошла с земли и воздух был сухой и теплый, и потому что он был доволен тем, что младший сын ходил вместе с ним. Сердясь на эту новую беду в доме, Ван Лун сказал:

– Ты неразумный ребенок, если только об этом и думаешь. Ты слишком любишь свою жену, а это не годится: не должно человеку больше всего на свете заботиться о жене, которую дали ему родители, и не подобает человеку любить жену неразумной и дерзостной любовью, словно блудницу.

Молодого человека уязвил этот упрек отца, потому что больше всего он боялся обвинений в том, что он не умеет себя вести, словно простолюдин и невежда, и он поспешно ответил:

– Это не из-за жены. Непристойно вести себя так в доме моего отца.

Но Ван Лун его не слушал. Он раздумывал, нахмурясь, и потом сказал:

– Неужели я никогда не покончу с этими неурядицами в моем доме из-за мужчин и женщин? Я уже почти старик, и кровь моя остыла, я освободился наконец от желаний и хотел бы покоя. Неужели мне страдать из-за похоти и ревности моих сыновей?

И, помолчав немного, он добавил:

– Ну, чего же ты хочешь от меня?

Молодой человек терпеливо ждал, покуда уляжется гнев его отца, потому что он еще не высказался до конца. И это Ван Лун ясно видел, когда крикнул ему: «Ну, чего же ты хочешь от меня?»

Тогда молодой человек ответил решительно:

– Я хочу, чтобы мы перебрались из этого дома в город и жили там. Не годится нам по-прежнему жить в деревне, словно батракам. Мы могли бы уехать и оставить здесь дядю, и его жену, и твоего двоюродного брата, и жить в безопасности за городскими воротами.

Ван Лун засмеялся жестким и коротким смехом и отверг желание сына как ничтожное и не заслуживающее внимания.

– Это мой дом, – сказал он твердо, садясь за стол и придвигая к себе трубку. – Живи здесь или убирайся отсюда! Это мой дом и моя земля. И если бы не земля, то мы голодали бы, как голодают другие, и ты не разгуливал бы в чистом платье, бездельничая, как ученый. Хорошая земля помогла тебе сделаться кое-чем получше крестьянского сына.

И Ван Лун поднялся с места и, громко топая, стал расхаживать по комнате, и плевал на пол, и вел себя грубо, как крестьянин, потому что хотя, с одной стороны, он торжествовал, видя изнеженность сына, зато, с другой стороны, презирал его, несмотря на то, что втайне гордился сыном, и гордился именно потому, что никто, глядя на его сына, не догадался бы, что только одно поколение отделяет его от земли.

Но старший сын все еще не сдавался. Он ходил по пятам за отцом и говорил:

– Есть старый большой дом Хванов. Передний двор битком набит простым народом, но внутренние дворы заперты и пусты. Мы могли бы снять их и мирно жить там. И ты с младшим братом ходил бы оттуда в поле, и меня не злил бы этот пес, двоюродный брат.

Он убеждал отца, и слезы выступили у него на глазах, он размазал их по щекам и прибавил:

– Что же, я стараюсь быть хорошим сыном: не играю в кости и не курю опиума, доволен женой, которую ты дал мне, и прошу немногого – вот и все.

Неизвестно, могли ли одни только слезы растрогать Ван Луна или нет, но его взволновали слова: «большой дом Хванов».