Земля

— Понимаю, Сун Ок… Но разве можно так узко смотреть на вещи! Вся эта чепуха не стоит вашей жизни… Поговорите с этой сплетницей, и вы убедитесь, что она так же гнусна и подла, как гнусны и подлы сплетни, которые она распускала.

Кан Гюн глубоко переживал горе Сун Ок и от всей души старался утешить ее.

— Ох, как это несправедливо, обидно!.. — Сун Ок больше не сдерживала себя, слезы ручьями лились из ее глаз.

— Не нужно так отчаиваться, Сун Ок! Не обращайте внимания на тех, кого и за людей-то считать нельзя!..

— Я решила покинуть этот постылый мир… Но судьбе было угодно, чтобы вы в эту минуту очутились рядом и спасли мне жизнь. Видно, человек по своей воле и умереть не может… Но теперь я решила — да, твердо решила, — жить! И мне захотелось поклясться в этом тому, кто вернул меня к жизни…

— Вот и хорошо, Сун Ок! Поймите, что это преступление — решиться уйти из жизни, когда вся жизнь пошла по-новому, когда страна наша стала свободной и народ наш прилагает все свои усилия, чтобы построить светлое, счастливое будущее!..

Кан Гюн оживился; голос его звучал возбужденно, страстно.

— Еще одно хотела я сказать вам, — смущенно произнесла Сун Ок. — Я хочу, чтобы вы стали моим братом… Я недостойна быть вашей сестрой… Но если бы вы стали считать меня родной сестрой, как бы я была счастлива!

— Благодарю вас, Сун Ок, — серьезно сказал Кан Гюн. — Пусть пока и без кёри-наммэ[47] но мы будем уважать и любить друг друга, как брат и сестра. Считайте, что с этой минуты мы с вами из одной семьи…

Глубокий вздох вырвался из груди Сун Ок:

— Я так одинока!

В этом непроизвольном горестном вздохе сказалось все отчаяние человека, потерявшего последнюю надежду в жизни… Кан Гюн понял Сун Ок и поспешил успокоить ее:

— Если хотите, Сун Ок, то завтра же мы и устроим кёри-наммэ… У моего отца как раз день рождения; вот вы и приходите к нам завтра утром… И мы перед нашими родителями свяжем себя родственными узами. Хорошо? — С этими словами Кан Гюн встал со своего места.

— Ой, неужели все это правда? Значит, завтра мне можно прийти к вам? — обрадованно воскликнула она, но тут же горячий стыд обжег ее щеки. Как предстанет она перед родителями Кан Гюна?

И Сун Ок тихо промолвила:

— Стыдно, неудобно мне…

— Ничего в этом неудобного нет. Вы устали, Сун Ок… Ложитесь-ка поскорей да отдохните хорошенько.

— Спасибо. Я сейчас лягу…

Мать Сун Ок встала, чтобы проводить Кан Гюна, но он остановил ее.

— Сидите, сидите, я сам дорогу найду!

— Не знаю уж, как и благодарить вас за дочку… — взволнованно произнесла мать Сун Ок. Только теперь она поняла, что дочь ее собиралась утопиться и Кан Гюн спас ей жизнь.

— Что вы, какая тут может быть благодарность!

Вскоре Кан Гюн был уже у себя дома.

Глава шестая О парне, выжигавшем древесный уголь

1

Поджидая сына, Кан Са Гва вел со своей женой неторопливую беседу.

Сноха сидела возле распахнутой настежь двери и в почтительном молчании слушала разговор старших.

Ее семилетний первенец лежал, прикрытый одеяльцем, рядом с бабушкой и спал крепким сном.

Кан Са Гва давно уже перешагнул за шестой десяток, но для своего возраста он был крепким, бодрым и красивым. Старик отличался крупным телосложением, носил длинные пушистые усы и бороду, как у легендарного Хо Ми Су, славившегося необычайной красотой. Когда Кан Са Гва садился, подогнув одну ногу под себя, а другую положив на колено первой, и начинал громко читать книгу, его можно было принять за представителя аристократии.

Да так оно, собственно, и было. В молодости он стремился сделать себе карьеру; ходил на кваго[48]. Но вскоре разочаровался в той жизни, какую вел, и решил жить иначе.

В тот год, когда Япония аннексировала корейское государство, Кан Са Гва оставил город и перебрался в родную деревеньку, поближе к могилам предков. Он занялся земледелием, открыл у себя в доме школу и все свое свободное время отдавал обучению деревенской детворы. Но школа эта продержалась недолго: японцы запретили обучать корейских детей на родном языке. Тогда Кан Са Гва, наняв батрака, полностью посвятил себя земледелию, но и из этого ничего путного не вышло: продуктов всегда не хватало, семья бедствовала, попытки поставить хозяйство на ноги терпели полную неудачу.

Лет десять назад Кан Са Гва вынужден был переселиться в края, где жил сейчас. Он открыл на новом месте аптеку; она кое-как и кормила семью.

Кан Са Гва превосходно знал иероглифическую письменность и обладал каллиграфическим почерком. Особенно красиво писал он иероглифические стихи[49].

Это был человек старой закалки. Но он сумел разбить скорлупу консерватизма, шагал в ногу со временем, горячо поддерживал все новое, передовое.

В былые времена в глухих краях, вроде того, в котором проживал Кан Са Гва, немало находилось людей, закосневших в убеждении, что можно прожить и не учась. Кан Са Гва пошел против течения и дал возможность единственному своему сыну окончить среднюю школу в Сеуле.