Земля

Михаил Елизаров Земля

* * *

А ведь за последние пару дней в квартире на Ворошилова установилось затишье – обволакивающая негромкая нежность, которая, должно быть, возникает между долго живущими в браке людьми, когда им даже не обязательно заниматься любовью, чтобы осознавать себя “одной сатаной”.

Закончился мой первый рабочий день с Балыбиным. Я пришёл домой, приготовил простенький ужин и сел ждать Алину. Она вернулась к ночи и опять крепко под хмельком. Объяснила, что задержалась, потому что Шайхуллин отмечал повышение. Я совершенно без ноток ревности спросил: а ухлёстывал ли за ней Шайхуллин, целовалась ли она с ним?

Алина очаровательно поморщилась:

– Умоляю, милый! У Русика даже из носа пахнет, а не только изо рта…

Она, хоть и не была голодна, неожиданно изъявила желание посидеть со мной. Добросовестно ждала, пока я поужинаю. Шутила, что разогретая в микроволновке пища – мёртвая, с разрушенной структурой клеток, и я в данный момент поедаю “труп” шницеля, а после добавила, что смертный грех – это не вымыть кастрюлю после гречки.

Потом Алина раскурила припрятанный косячок, усадила меня рядом с компом, и я минут тридцать наблюдал, как она сочиняла пост: “Гадание на уёбывающую луну” – весёлую псевдоастрологическую тарабарщину.

У нас синхронно не возникло желания исполнять постельный долг. Мы, может быть, впервые за всё время нашего знакомства просто лежали обнявшись. Уткнувшись мне в подмышку, она бормотала доверительным шепотком:

– …Солнечный день, небо ослепительно-синее, эмалевое, и я брожу между городских развалин. Домики такие в баварском стиле – с чёрными диагональными балками из дерева, с черепичными крышами, но только всё обгоревшее, разбитое. В стенах дыры от снарядов, а на балках трупы в лохмотьях. Висят и плачут: “Сними нас! Сними нас!”, но я-то понимаю, что они на самом деле злющие, и помогать им ни в коем случае нельзя. И над всем этим оркестровочка торжественная в стиле “Дня победы”, помпезный такой академический баритон, как у Кобзона: “Ты помнишь, как рыдал солдат, что не хочет умирать?!” Я заглядываю в воронку, на дне её копошится разорванный надвое трупачок в мундире, подгребает кишки и реально воет, что не хочет умирать. И девочка посреди улицы, белокурая, ангелоподобная, в белом кружевном платьице, а в руках у неё фарфоровый бюстик Сталина, и она ему то ли поклоняется, то ли молится. И когда она смотрит на мертвецов, те начинают корчиться и разлагаться, только очень-очень быстро, как в ускоренном фильме. Слышится лязг железа, в городок въезжает гигантский советский танк, и Сталин в руках девочки вдруг открывает огромные голубые глаза…

– Прикольно… Сама придумала?

– Говорю же, сон! Только в жанре такого мультипликационного соцсюрреализма!

– А-а…

– Это что! Мне вот после фильма “Продюсеры” целый неонацистский мюзикл приснился. Эсэсовцы пляшут с огромным подсвеченным распятием – красавцы-блондины в начищенных до блеска сапогах. И всё под песню дельфинов из “Автостопом по галактике”, когда они с планеты съёбывали перед апокалипсисом: “Мерси за рыбу и пока, хоть мы печалимся слегка, но кто научит дурака-а-а!..” А на заднем фоне во всё небо поднимается серебряный дирижабль со свастикой…

Я уже чуть подрёмывал и не сразу сообразил, что красочные, наркоманские сны давно закончились, и рассказывает Алина совсем о другом…