Земля

Когда о намерениях сестры рассказали Куак Ба Ви, он рассердился. Ради его женитьбы продать сестренку? Да он и слышать об этом не хочет! Мать со слезами уговаривала сына — пусть он успокоится, ничего особенного в этом нет: ведь и другие семьи посылают девушек на фабрику. По словам вербовщика, там просто замечательно. И заработок неплохой, и учить девушек обещают, так что с фабрики, как уверял вербовщик, они вернутся домой совсем другими людьми! И матери, и Бун И хотелось верить словам вербовщика. Чуть не на коленях просили они Куак Ба Ви отпустить сестру на фабрику, и он согласился.

Итак, маленькая сестренка Куак Ба Ви, Бун И, уехала от родных в незнакомый город, за триста вон продав себя в рабство, а Куак Ба Ви на вырученные от этой постыдной продажи деньги купил себе чиби и женился. Мать была счастлива…

Куак Ба Ви работал не покладая рук. Жалкий участок поглощал все его силы. Молодой арендатор старался, как мог. Но нужда, видно, навечно поселилась в их доме!

Больше года Бун И не давала о себе знать. Мать утешала себя тем, что Бун И писать, наверно, некогда…

Но вот однажды она получила долгожданное письмо. В нем не было ничего утешительного. Бун И писала, что вербовщик обманул их, что она еле зарабатывает себе на скудное пропитание и чувствует себя очень плохо, не всегда даже может подняться, чтобы пойти на работу, а долги у нее растут и болезнь, наверно, свалит ее, и она так и не выйдет за фабричные ворота, не увидит больше белого света… Безнадежностью, печалью веяло от каждой строчки письма.

Прочитав письмо, мать растерялась. Что же им теперь делать? Для того чтобы вызволить дочь с фабрики, нужно сначала расплатиться с долгами. А оставить ее там — значит похоронить Бун И… Было от чего прийти в отчаяние! Дни и ночи мать проводила в слезах; память вновь и вновь вызывала перед ней образ любимой дочери.

Вскоре матери стало совсем плохо; она слегла. Куак Ба Ви все эти дни был молчаливым, угрюмым. Он, казалось, знал только одно: работать, работать и работать… На самом же деле ему не давали покоя думы о сестре, но как он ни ломал голову, выхода найти не мог.

Закончив в начале зимы сбор урожая, Куак Ба Ви отправился в город, где работала его сестра. Чтобы увидеть сестренку, он прошел пешком около двухсот ли.

Все оказалось так, как и описывала сестра. У Куак Ба Ви защемило сердце, когда он взглянул на нее… Давно, верно, не видела она солнечного света — на ее изможденном лице выступили желтые пятна, ввалились щеки, когда-то по-детски пухлые, румяные.

Бун И, положив голову на грудь брату, плакала навзрыд; Куак Ба Ви отвернулся в сторону, чтобы скрыть слезы. Он утешал сестру, поглаживая дрожащей рукой ее волосы:

— Не кручинься, сестренка… Перетерпи как-нибудь еще годик, я все сделаю, чтобы забрать тебя отсюда… Приедешь домой, и заживем все вместе, как прежде…

Это были не пустые слова. Про себя Куак Ба Ви давно уж решил вызволить сестру с фабричной каторги.

Вернувшись домой, Куак Ба Ви стал напрягать все силы, чтобы заработать хоть немного денег. Но все напрасно. Он с удовольствием занялся бы каким-нибудь ремеслом, но для начала опять-таки нужны деньги, а их у Куак Ба Ви не было, и к кому ни обращался он за помощью, все отказывали ему. Еще год проработал он у писаря, но больше трех урожаев получить с участка не удавалось. Да если б и удалось, это не улучшило бы дела: писарь все равно набил бы цену за землю. Нужда заставляла Куак Ба Ви все туже и туже затягивать пояс. А тут еще больная мать таяла на глазах…

Что теперь будет с Бун И? Она, наверно, так ждет Куак Ба Ви, который обещал принести ей избавление…

А он ничего не мог поделать. Если бы он бросил сейчас дом, семья умерла бы с голоду. Длинной, безрадостной чередой тянулись горькие дни, похожие друг на друга, как капли осеннего дождя…

В один из таких дней Куак Ба Ви пропалывал карту рассады[10]. И надо же было в этот день прийти сюда японцу из местного начальства! Японца сопровождал волостной писарь. Они явились к Куак Ба Ви проверить, все ли у него в порядке. Окинув карту придирчивым взглядом, японец знаком подозвал к себе Куак Ба Ви и визгливо закричал на него (писарь, служивший толмачом, с трудом мог разобрать, что кричал японец):

— Почему канал у тебя прорыт не по правилам?

— Как же не по правилам… Все как полагается…

— Как полагается… Что ты тут мне городишь? Будто я не вижу, что он узок! — Японец вступил на карту и, топча ногами рассаду, пошедшую уже в рост, прошел к каналу. — Вот какая должна быть ширина! Понятно тебе, дубина?

Японец вернулся к Куак Ба Ви и начал ругать его на ломаном корейском языке. В глазах крестьянина вспыхнул гнев… Но Куак Ба Ви сдержал себя, молча проглотил обиду. И ничего не случилось бы, если бы японец, излив свою злобу, тут же ушел с участка. Но японец и не думал угомониться. Выдернув сорняк и тыча им в лицо Куак Ба Ви, он продолжал с прежней яростью:

— Полюбуйся-ка, ты, пень! У других людей — рассада, как рассада, а у тебя что? Я тебя спрашиваю: что это такое?

— Да это же сорняк, а не рассада…