Земля бедованная

В день выплаты Костылев пошел в кассу первым, взял свои семьдесят пять рублей и дал из них двадцать пять Лене Клеменс для Митиной. Попросил сказать, что получил премию за себя и за нее. Митина деньги взяла. Зачем-то бегала в кассу выяснять. Не выяснила. Работать с этого дня стала еще хуже, а на Костылева посматривала подозрительно и исподлобья – может, вообразила, что он часть ее премии прикарманил? Сидоров, который каким-то образом всегда все узнает, обвинил его в беспринципности. А Верочка, когда Костылев ей рассказал, тут же обиделась: быть хорошим для всех без разбора – дело, конечно, похвальное, если не за счет собственного ребенка, которому не на что купить шубу… и т. д., и т. п.

Было это три месяца назад, а она все еще помнит… Да. Но что делать, делать-то что?

Размышления Костылева были внезапно прерваны звонком в дверь. Он набросил халат и ковыляя пошел открывать. Врачиха была маленькая, коренастая, в круглых доисторических очках. Очень хмурая.

Сунув пальто Костылеву, но глядя при этом мимо него, она громко зашагала в комнату, не выразив никакого желания помыть руки и оставляя на полу здоровенные куски снега, смешанного с песком и чем-то черным, похоже, мазутом. В комнате сразу села к столу и принялась раздраженно рыться в громадной хозяйственной сумке. Вынув оттуда курицу, бросила ее на стол. Курица немного поскользила, царапая когтями полировку, и остановилась у самого края, непристойно раскинув голые синеватые ноги{118}. «Наверное, все же петух», – отводя глаза, утешал себя Костылев. А врачиха, между тем, вываливала на стол горы разных листков, мятых бланков, карточек и, наконец, извлекла фонендоскоп. Только тут она раздраженно взглянула на Костылева и приказала:

– Раздевайтесь!

– Видите ли… – промямлил он, еще глубже запахнув полы халата. – Я… как бы вам это…

– Раз-де-вай-тесь! – сержантским тоном повторила докторша, впихнув концы фонендоскопа себе в уши.

Костылев судорожно сбросил халат. На докторшином лице появилось выражение крайнего негодования.

– Больной, – сказала она, – уважайте мое время.

– А я… А я что? – потерянно бормотал он, топчась перед докторшей. Копыта клацали, но она на них не смотрела. Нет, она смотрела в глаза Костылеву и медленно делалась багровой.

– Свитер! Снимите ваш свитер, наконец! Вы что, издеваетесь?

И докторша больно ткнула пальцем в грудь Костылева.

– Это не свитер! Это… волосяной покров! – жалобно закричал он. – Шерсть! Понимаете, мех!

Несмотря на заткнутые уши, докторша услышала и во взгляде ее появилось омерзение.

– Мужчины… – процедила она с брезгливостью. – Ладно, дышите!

Она прослушала грудь и спину Костылева («Не дышите!») велела лечь и стала мять живот («Болит? Не болит?»), потом заставила открыть рот и поморщилась, когда Костылев сказал: «А-а». Действовала докторша торопливо и нервозно, но Костылев покорно выполнял все указания, не смея проронить ни слова.

– Так на что вы, собственно, жалуетесь? – надменно спросила она, выдернув из ушей трубки, садясь к столу и с невероятной скоростью исписывая какой-то листок.

– Но… как же? Вы же видите… Вот, хотя бы хвост…

– Боли в хвосте, – кивнула докторша, продолжая строчить. – К хирургу!

– Он не болит, – робко возразил Костылев.

– Так что же вы мне голову морочите? Больничный понадобился после праздников? Больничного не дам. В легких чисто, зев нормальный, пульс удовлетворительный. Не надейтесь.

– Помилуйте! – взмолился Костылев. – Как это «не надейтесь»? Я же не могу явиться на работу с хвостом! Понимаете?

– А я русским языком: к хирургу! Как вам не стыдно, гражданин? Вызвали врача с нормальной температурой и скандалите!

– Доктор! – возопил Костылев в отчаянии. – Да вы посмотрите на меня! Ведь еще и рога! А копыта? Как вам нравятся эти копыта?

Он по-футбольному задрал ногу, докторша шарахнулась и чуть не упала со стула.

– Действительно… – наконец проговорила она, протягивая руку и опасливо касаясь копыта. – Ну… не знаю. Окостенение стопы… Давно это с вами?

– Сегодня ночью!

– А раньше? Бывало?

– Никогда!

– Так… Ну, а в семье кто-нибудь?..

– Что?

– Страдал?

Костылев помотал головой.

Докторша интенсивно поскребла подбородок. Взяла бланк и стала выписывать направление на анализ мочи. Бросила. Еще посидела. Высморкалась. Зачем-то потрогала за лапу своего петуха.

– Знаете, – сказала она, – это… казус. А у меня еще двенадцать вызовов.

– И у вас нет… никакого объяснения? Хотя бы предположительно? – спросил Костылев. – Как бы вы это все назвали? Короче говоря, отчего это? И… кто я теперь?

Тотчас вскочив со стула, врачиха схватила петуха за шею и упихнула в сумку. Потом принялась, сминая, заталкивать туда бумаги. Два раза дернув «молнию», которая не застегнулась, она вдруг зорко посмотрела на Костылева и отчетливо произнесла:

– Впутать меня в это дело вам не удастся. Понятно?

Костылев молчал.