Земля бедованная

Безнадежно махнув рукой, Валентина Антоновна шумно удалялась, обдумывая, какую же все-таки постыдную тайну скрывает Костылев, и от мыслей об этой темной тайне ноздри ее возбужденно раздувались, ладони становились влажными, она начинала хрипло дышать и судорожно сглатывать. Директор же принимал очередного посетителя, явившегося поговорить о Костылеве. И это было просто поразительно – до сих пор считалось, что Алексея Петровича в институте уважают и любят, даже гордятся им, восхищаются, а тут вдруг со всех сторон: «Нет, поймите меня правильно. Костылев – неплохой работник, не без способностей, но… ежу, извините, ясно – он всех подвел!» Или: «Надо же знать меру! Никто другой никогда себе подобного не позволял, а если человек считает, что ему все можно, потому что его поддерживает руководство… Будь ты хоть Нильс Бор, а ставить в такое положение коллектив – это, как хотите, безнравственно». И коронное: «Костылева, безусловно, жаль, но закрывать глаза тоже нельзя, люди вас не поймут».

Что было делать директору? В самом деле, и захочешь закрыть глаза – не дадут. Пока что пришлось напрочь забыть о диссертации Костылева. Назначенный срок защиты давно прошел, автореферат, зимой отпечатанный в институтской типографии, по чьей-то оплошности всем тиражом исчез, и никто не мог сказать, куда именно. Профессор Беляев, встречаясь с Алексеем Петровичем, делал неизменные попытки ускользнуть в первую случившуюся дверь, а если таковой рядом не оказывалось, притворялся слепым и глухонемым – на приветствия не реагировал и, неопределенно мыча, начинал двигаться на ощупь, одной рукой нашаривая стенку, другой жалостно царапая перед собой пустое пространство. После второй безуспешной попытки поздороваться Костылев от профессора отступился и, завидев издали, сам пытался обойти.

Сразу же после зловещего указания «смотреть самим» директор с Прибытковым прекратили всякие контакты с Алексеем Петровичем, а непосредственному его начальнику дали понять, что ответственность за временно исполняющего обязанности старшего научного сотрудника Костылева отныне возлагается исключительно на него.

– Он у вас там, как будто, что-то вроде руководителя группы? – рассеянно поинтересовался Прибытков.

– Руководитель, – сказал Сидоров, сразу насупившись.

– Это без ученой-то степени… – Александр Ипатьевич укоризненно покачал всеми тремя подбородками. – Не смотрится, коллега, совсем не смотрится. Впрочем, решайте сами…

И вскоре, поскрипывая рассохшимися дверцами и глядя при этом в стол, Сидоров сообщил Костылеву, что вынужден временно, пока… передать руководство группой Сергею Гурееву.

– Так будет лучше, – загадочно добавил он.

– Это для кого же? Уж не для дела ли?

– Для меня, – хмуро ответил Сидоров. – И для вас. И это главное. Сами же понимаете.

Вера Павловна ушла от мужа в первых числах марта. В тот день у нее на службе распределяли билеты на концерт по случаю Международного женского праздника. На четырнадцать сотрудниц бухгалтерии билетов выделили всего три, и один из них (на два лица) был выигран Верой Костылевой. Сияя, она прибежала домой и с криком: «Собирайся, с участием Жванецкого{124}!» ворвалась к мужу, флегматично сидящему в кресле. И тотчас осеклась, села на диван и заплакала. Потому что, пока кипел ажиотаж с билетами, да пока она ехала в автобусе домой, думая только о том, как ей повезло, Верочка совершенно упустила из виду, что внешний облик ее мужа категорически исключает всякую возможность гордо (или даже скромно) войти с ним под руку в какое бы то ни было фойе или зал. А явиться на вечер одной, когда билет на двоих… И вообще, почему она, замужняя женщина, должна, как обсевок, толкаться с пальто в гардеробе, а после концерта тащиться одна по темным улицам, где могут пристать хулиганы? Тут Вера Павловна вспомнила, как недавно ходила без Алексея на рождение к подруге, и как унизительно было, когда именинница громким шепотом, воображая, что Вера глухая, упрашивала своего мужа:

– Ну посади Верку хоть на такси. Первый час, нельзя же бабе – одной через весь город.

– А нечего было звать, – отбивался муж. – Сколько раз говорил: не приглашай одиночек. Пускай ее Славка проводит, ему по пути.

– Я просила, не хочет.

Пока супруги препирались, Верочка незаметно оделась и выбежала на темную лестницу. «Одиночка»! Всю дорогу домой она проревела и всю ночь потом – тоже. Обидней всего было, что Алексей ни капли не сочувствовал, только и сказал:

– Сама виновата. Нечего было ходить к этим жлобам.

Ни малейшего сочувствия не проявил он и сегодня, больше того, не поднимаясь с кресла, склочно заявил, что Верочкино горе по поводу каких-то билетов кажется ему бестактностью. И замолчал. А Вера Павловна начала сумбурно метаться по квартире, выдергивать из шкафов вещи и хаотично запихивать их в дорожную сумку, время от времени поглядывая на мужа.