Земля без людей

Странно быть Богом! Они приносят упитанного тельца с позолоченными рогами и забивают его у подножия твоего алтаря. И ты горд и рад жертвоприношению. Но потом они берут голову, рога, хвост и шкуру и в шкуру заворачивают скользкие окровавленные внутренности. И всю эту никому не нужную гадость они сжигают перед твоим алтарем, а потом спешат полакомиться нежным мясом с жертвенных ляжек. Ты видишь обман, и обман рождает в тебе гнев — божественный гнев. Ты собираешь черные тучи и берешь в руки извивающиеся змеи молний. «Но нет, — начинаешь думать ты. — Это ведь мои люди! Сегодня у них много еды, они растолстели, горды и в гордыне своей неучтивы. Но кто захочет видеть народ свой жалким и ничтожным? А когда на будущий год обрушатся на них голод и болезни, они сожгут настоящего быка — нет, много быков!» И потому ты прощаешь их и напоминаешь о своем существовании лишь слабым раскатом одного-единственного грома, который глохнет и вряд ли замеченным остается в шумном веселии пирующих. «Я совсем не глуп, — говоришь ты Сыну. — Но иногда наступают времена, когда глупыми должны казаться боги этим ничтожным». А потом забываешь об обманщиках и думаешь, не поделиться ли секретами божественного могущества с Сыном своим либо, наоборот, найти гору повыше, да и скинуть ему на голову, ибо слишком острые серпы стал ковать Сын в своей кузне… Даже вам, злые боги, чей лик ужасом наполнен и страшен людям, даже вам, человеческой крови жаждущим, приходится закрывать глаза на проделки человеческие. О, как восхитителен страх их! Вопли жены и стоны жертвы — как ласкают слух они. Как мелькают топоры убийц над головой в дар тебе приносимого. И вот он лежит в крови залитый, и язык его вывалился из оскаленного рта — вот она, картина святого ужаса смерти! Но, наслаждаясь вихрем танца убийц его, видишь ты, недоумевая, что воскресла жертва и пляшет со всеми неистово, и пот смывает багряную краску шелковицы с тела его. И даже самый страшный бог мудрым быть должен и помнить лишь об ужасе кажущейся смерти, хотя каждый ребенок в деревне знает, что провели его… Нет, друзья мои, не надо падать ниц и вжимать лице в грязь. Просто склоните головы, когда входите, — едва заметно.

Но пришел час, и хотя не утвердился Иш в решении своем, но не мог более противиться желанию сделать необходимое. Вполне возможно, что памятное событие с молотком не имело под собой ничего серьезного. Он не знал и потому решился. И время для этого выбирал тщательно, чтобы всего несколько минут оставалось до окончания занятий, когда распускал он их. Готовил пути к отступлению, если вдруг обстоятельства примут унижающий его достоинство оборот. Ну а роль учителя позволила без особого труда подвести общий разговор к той точке, в которой заранее приготовленный вопрос мог вполне сойти за случайный, как бы заданный невзначай.

— Как случилось, по-вашему, как могло произойти, что все эти вещи… — Тут он взмахнул руками и широким жестом обвел комнату. — Как случилось, что этот мир, все это появилось на свет?

Ответ прозвучал почти мгновенно. На этот раз Вестон выступал, но, очевидно, любого из сидящих в гостиной вопрос не поставил бы в тупик своей каверзностью.

— Чего тут думать, американцы все сделали. И тут у Иша перехватило дыхание. Идея сама катилась ему прямо в руки. Вполне естественный ответ, ибо, когда ребенок спрашивал, кто построил эти дома и улицы, кто положил еду в железные банки, взрослые обычно отвечали: «Это сделано американцами». И со вздохом облегчения Иш задал следующий вопрос:

— А американцы — кто они такие?

— О, американцы — очень Старые Люди.

На этот раз быстрой реакции на детский ответ не последовало, так как в словах «Старые Люди» слышалась не временная связь, а отношение, очень напоминающее суеверия. Старые Люди — это все равно как сказочные пришельцы из иных миров. А ему не хотелось придавать этим словам подобный смысл. От него требовались какие-то веские контрдоводы.

— Я был… — начал он просто и после совсем короткой паузы, не находя смысла в применении прошедшего времени, поправился: — Я Американец.