Земля без людей

И пришла та весна, когда умерла Молли — умерла внезапно, так что все они решили — причиной тому стала сердечная недостаточность. И в тот же год выросла внутри Джин большая опухоль — быстро выросла, так же быстро, как вырастает, захватывая без остатка, ужас ночного кошмара. Никого не было среди них, кто бы мог помочь, и когда умерла Джин от своих рук, никто не обвинил ее в том.

«Мы уходим, мы уходим, — думал Иш. — Мы — американцы — стареем и падаем, как опадает осенняя листва». И когда думал так, грустью наполнялось его сердце. Но стоило выйти на склоны холмов, он видел увлеченных играми детей и видел молодых людей, перекликающихся друг с другом, и матерей, кормящих грудью, и еще видел он мало печали и много веселья. А однажды пришел вот с такими словами Эзра:

— Ты должен взять другую жену. — А Иш молчал и лишь непонимающе смотрел на Эзру. — Нет, — сказал тогда Эзра. — Я уже стар. Ты моложе. У Других есть молодая женщина, а нет мужчины, чтобы взять ее в жены. Лучше так, чем быть совсем одинокой. И у вас будут дети.

Не было любви у Иша, но он взял ее. И она ласкала его длинными ночами, потому что оставался он мужчиной еще в полной силе. И она рожала ему детей, и дети эти немного странными для него были — не чувствовал он детей своими, потому что не Эм это были дети. Много чисел и с тех пор было выбито на скалах. Кроме Иша и Эзры больше не осталось в Племени Американцев. Умерли они, да и Эзра превратился в маленького, сморщенного старичка, который все время кашлял и с каждым днем становился все тоньше и тоньше. Совсем поседела и у Иша голова. И хотя не толстым был Иш, но обвис его живот и стали тонкими ноги, как всегда бывает у стариков. И бок болел — там, куда впились когти пумы, и потому все труднее ходить ему стало. Но в Году 42-й жена принесла ему еще одного ребенка. Он принял рождение ребенка безразлично, тем более к тому времени у него уже были правнуки. А в день, когда закончился Год 43-й, понял Иш, что не дойти ему до гладкой скалы, где выбивали они новые числа, и Эзра что-то совсем разболелся. Вот почему решили они отложить церемонию, пока не поправятся и снова сил не наберутся. А потом часто между собой говорили, что непременно должны сделать это или договориться с молодыми, и иногда молодежь сама вспоминала об обряде, и даже дети вспоминали. Но как в таких случаях всегда бывает — что один раз отложили, то и продолжали откладывать снова и снова. «Дождь идет», или «Слишком холодно», или «Мы идем ловить рыбу и сделаем это в другой раз». Так и остались цифры не выбитыми, и не получил год имени, а жизнь продолжалась, и никто не заботился о такой мелочи и не переживал сильно. И после этого уже никто не знал, как много лет прошло. Перестали рождаться дети у молодой жены Иша. А однажды пришла она и привела мужчину моложе себя, и оба уважительно попросили Иша отпустить женщину и отдать молодому. Вот тогда окончательно понял Иш: в забавном спектакле, что его жизнью называется, последний акт начался. И когда случилось это, все чаще и чаще стали сидеть они вместе с Эзрой — как два древних старика просто сидеть. Ничего странного в том не было, что сидели рядом два старика и разговаривали. Странным было то, что не было рядом других стариков. Одна молодежь кругом — по крайней мере, в сравнении с их годами. Дети рождались, и кто-то умирал, но все равно больше рождалось, чем умирало, и все были молоды, и много смеха вокруг звучало. И пока быстрой чередой продолжали лететь годы, два старика на склоне холма все больше и больше о прежних временах вспоминали. Кого еще могли волновать эти прежние времена, как не их? Что интересного было в них для молодежи? Знала молодежь только, что одни годы плохими были, а другие, наоборот, хорошими. Вот и все, пожалуй. А старики уже новой жизни не понимали и потому в основном о прошлом говорили и лишь иногда догадки на будущее строили. И когда неспешно текли их беседы, Иш с радостью понимал, что не оставила мудрость Эзру. Каким был всегда, таким и сейчас остался его старый друг — добрым советчиком и помощником в трудную минуту.

— Племя — как ребенок, — однажды сказал Эзра своим тонким с присвистом голосом — голосом, который с каждым днем все больше на птичий стал походить. Сказал и тяжело закашлялся. А когда прошел кашель, снова заговорил Эзра: — Да, Племя совсем как ребенок. Ты можешь показать ему пути, вырастить его, даже поуправлять немного, но все равно вырастет ребенок и пойдет своей собственной дорогой, и то же самое сделает Племя.

— Да, — как-то раз заметил Эзра, — годы и время дают мудрость. Все проще мне теперь кажется, чем раньше казалось. И наверное, если проживу я еще сто лет, совсем все простым и ясным для меня будет. И еще часто вспоминали они других Американцев, которые раньше ушли. И смеялись, вспоминая доброго старину Джорджа, Морин и их радио, которое уже никогда не заработает. И улыбались, вспоминая Джин и ее отказ ходить в церковь.