Земля бизонов

— Это команчи! — сообщил он. — Это их сигналы.

— И что они означают? — спросил Андухар.

— Не знаю, — признался индеец. — Этот язык понимают только они.

— И как они это делают?

— При помощи стеблей опунции.

— Стеблей опунции? — в растерянности переспросил Андухар. — Никогда не видел, чтобы хоть один стебель опунции светился.

— Ну да. Обычные стебли опунции, конечно, не светятся, но команчи без тени очищают их от колючек и обсыпают всю поверхность листа солью. Потом подставляют лист под солнечные лучи, чтобы он отбрасывал блики. Так они сигналят друг другу, но никто не знает, что означают эти сигналы.

— А ты не можешь сказать по этим сигналам, по-прежнему они нас преследуют или все-таки решили оставить в покое?

— По сигналам — нет, — ответил навахо. — Но я уверен, что они по-прежнему нас преследуют. Этот народ горд и мстителен, они ни за что не простят нам такого позора: ведь мы прикончили четверых воинов, а сами не понесли никаких потерь.

— Они этого точно не знают.

— Они сделают все, чтобы нам отомстить, но не сегодня. Сегодня они должны отдать долг памяти погибшим и сделать высокие помосты для их тел, чтобы не добрались шакалы и койоты. Но я боюсь, что с завтрашнего дня они погонятся за нами и будут преследовать хоть до края света.

— Если не ошибаюсь, то край света уже близок, — проворчал Андухар, повернувшись к канарцу, чтобы перевести ему слова краснокожего. — По крайней мере, у нас впереди целый день, прежде чем они снова увяжутся за нами. Ну, так что будем делать?

— А что мы можем сделать? — ответил Сьенфуэгос. — Мне совсем не хочется, чтобы свора дикарей всем скопом трахала меня в задницу, а потому я считаю, что мы должны идти вперед, пока будем способны сделать хотя бы шаг. В конце концов, пустить пулю себе в лоб всегда успеем. — Сьенфуэгос широко улыбнулся и подмигнул. — Кстати, ты знаешь хоть одного человека, который застрелился золотой пулей?

— Нет, не знаю, — ответил Андухар, кивнув в сторону висящей у него на плече аркебузы. — Только тебе в любом случае не удастся этого сделать, ведь у нас не осталось даже щепотки пороха. Лучше выкинуть эту железяку к чертовой матери, все равно от нее никакого толку, только лишняя тяжесть.

— Ни в коем случае! — возразил канарец. — В конце концов, порох мы всегда сможем изготовить, а сделать новую аркебузу не сумеем. А теперь нужно поискать какую-нибудь приличную тень, а то это проклятое солнце печет так, что у меня мозги вот-вот расплавятся.

Они соорудили что-то вроде убогого навеса из веток, шкур и стеблей кактусов. К тому времени, когда они спустились в долину, солнце уже палило настолько нещадно, что грозило сжечь их дотла. Долина располагалась значительно ниже уровня моря, а потому удерживала нагретый воздух, и температура достигала здесь шестидесяти градусов по шкале Цельсия.

Это было, несомненно, самое жаркое и засушливое место в Западном полушарии, однако находящиеся здесь богатейшие запасы железной руды и марганца сделали это место более мрачным и опасным, чем любое другое. Более двадцати миллионов лет солнце, ветер и роса растворяли соли железа и марганца, покрывая камни и песок своего рода лаком, его испарения проникали в ноздри, не давая дышать.

Века спустя первые европейские исследователи дадут этому затерянному месту более чем заслуженное название Долина Смерти. Здесь никогда не бывает дождя, поскольку вся влага успевает испариться, так и не достигнув земли.

Вечером, едва открыв глаза, встревоженный Сьенфуэгос обнаружил, что у Белки по-прежнему течет кровь, но не из многочисленных укусов воина команчей. На сей раз кровь изливалась из ее нутра, стекая по бедрам.

— Боже милостивый! — пробормотал он себе под нос. — Только этого не хватало! Вот выбрала же она время, чтобы стать женщиной!

Он покинул убежище, взобрался на невысокую гряду скал, откуда хорошо просматривалась вся линия горизонта, и после долгих наблюдений окончательно убедился, что поблизости нет никаких следов команчей без тени.

Судя по всему, навахо был прав, и у них в запасе еще целый день, прежде чем злобные недруги пустятся в погоню.

Но когда Сьенфуэгос взобрался на вершину скалы и внимательно осмотрел то место, куда они держали путь, сердце екнуло у него в груди, и он простонал. Впереди открывалась широкая и глубокая долина, в которой, как в зеркале, отражалось заходящее солнце, слепившее глаза. Канарец понял, что это, вне всяких сомнений, самое ужасное и безжизненное место, какое он только встречал в жизни.

— Вот же мать вашу за ногу! — поразился он. — Это еще что за хрень?

Несколько минут он простоял с открытым ртом, не желая верить в реальность этого удивительного зрелища, потом в отчаянии опустился на камень и закрыл голову руками. Так он сидел долгое время, пока его не окликнул Сильвестре Андухар, тоже поднявшийся на скалу. Вид долины, казалось, поверг андалузца в еще более глубокое отчаяние.

— Помоги нам Боже! — воскликнул Андухар. — Должно быть, именно здесь кончается мир.

— Да, пожалуй, — уныло вздохнул канарец.