Земля и люди. Очерки.

А ему надо сеять, скот кормить и строить; ему нынче надлежит получить 161 тысячу центнеров зерна, 44 тысячи центнеров молока, девять тысяч центнеров мяса — значительно больше, чем в предшествующем году, и львиную долю этого отправить государству; да еще поставить дело так, чтобы иметь запланированную прибыль в четыреста почти тысяч рублей. А присланные из Свердловска шоферы как раз сегодня пришли к главному агроному и заявили, что срок их командировки истек, что они не останутся и часу, и зря Манылов (автопарком в сев распоряжался он) униженно просил их хотя бы по одному рейсу сделать на станцию за цементом…

Придется пульману постоять, а тем, кто говорит, что Лиссон любит строить, пусть хоть раз икнется.

Только в десять часов он выходит из кабинета. — Проеду по полям, — говорит секретарю. — Буду в три.

Шоферу сказал:

— Сначала к Минину.

Варлампий Михайлович почему-то сегодня беспокоил.

В машине вдруг вспомнил тот счет на желтоватой бумажке, что подписывал только что — авансом! — на молодежь, которая завтра придет работать к нему.

А давал он и другие авансы…

Пятидесятые годы. В соседях секретарь Артинского райкома партии возил по колхозам корреспондента, показывая тому, с какой радостью встретили колхозники новинку — денежное авансирование, по десять копеек на трудодень. Лиссон со своим правлением взял выше — по полтиннику. А это по тогдашним деньгам пять коробков спичек…

Катушка воспоминаний раскручивается все глубже в утекшие годы.

Лето 1955-го. Нижнесергинский район, деревня Тюльгаш.

Общее собрание в колхозе «Искра», долгое и тяжелое. Снимают председателя — человека вроде бы умного, способного, но павшего духом от неудач, спившегося, потерявшего веру в себя. В президиуме секретарь райкома партии Глазырин и новый «кот в мешке» (так думают колхозники), посланец Первоуральского новотрубного Николай Михайлович Лиссон.

Проголосовали: Лиссон так Лиссон, пусть поруководит еще и этот. Не впервой…

Тюльгаш, Тюльгаш… Ни дорог, ни хорошей связи. Горы да леса, кособокие лоскуты полей, сырые даже на вершинах и сорные повсюду, тощая, скудная земля… Чем кормились возле тебя люди, как удавалось им на твоих подзолах и суглинках снимать с гектара те семь-восемь центнеров, которые случались лишь в лучшие годы, а в недороды и вовсе: колос от колосу — не слыхать человечьего голосу?

Но люди жили и работали. Здесь, в Тюльгаше, молодой, а лучше сказать, новый председатель познал ту великую истину, что стойкость народа безмерна, что в какие бы условия он ни был поставлен — он будет жить и оставаться самим собой. А условия жизни тогдашних его односельчан определялись отнюдь не только той скудной землицей, где когда-то поселились их деды. Исправлять надо было многое, очень многое… Собственно, не об этом ли говорило то постановление, которое позвало его, трубопрокатчика, приехать сюда, привезти семью да еще маленькую библиотечку с передовым сельскохозяйственным опытом артелей типа «Зари», что за Ачитом, которые, как ни крути, были очень редкими в ту пору островками.

Что делал, что сделал он в Тюльгаше?

Сколачивал партийный и колхозный актив — свою опору. Требовал от специалистов культуры земледелия и животноводства, немного строил, искал способы хоть как-то улучшить дела на фермах.

А там — сплошной примитив. Воду для скота возят с реки в бочках. Сливают в коровниках в чаны, «для сугреву». За дояркой закреплено восемь-десять коров. Она и доит их, и кормит, и таскает на себе корм со двора, сама убирает в поле корнеплоды, и чистит стойла, и молоко уносит на сдачу. Да добро бы и другие работали, как эти старательные, ко всему притерпевшиеся женщины. А то вдруг ЧП: коровы отказываются пить воду — день, два, три… Четвертый не пьют. Председатель приказал вычерпать чан, сменить воду. Дочерпались до дна, а там муть от расползшегося зеленого коровяка. Пьянчужка-водовоз, лодырь, чтобы поменьше было ему хлопот, подбросил в чан лепеху.

Председатель готов был прибить того негодяя.

Но живет, теплится в самом сердце память о других людях, которые жили и работали честно. И в первую голову о секретаре райкома Глазырине. Пожилой, много испытавший, этот человек словно бы постоянно был рядом.

— Николай, — звонил как-нибудь вечером, в самые сложные для председателя дни. — Ну, как у тебя с этим делом?

— Да все вроде решено.

— Не торопись. Подумай еще. Собери народ, посоветуйся…

И, поразмыслив, Николай Михайлович убеждался: и вправду сделано не так и не все. Добрая, вовремя подсказка.

И хотя за колхоз Лиссону вручили награду — орден «Знак Почета», он знал, что это более аванс, доверие к будущим его делам.

А совсем близко, в какой-то сотне километров, родной Первоуральск, как яркое контрастное пятно, — трубный гигантище мирового значения. Чуть подалее Уралмаш, Химмаш, Уралвагонзавод. И вообще не область, а сгусток таких колоссов, каких, может, нет в иной европейской стране.

И малосильненькие, отсталые колхозы…

Такое соседство невольно поворачивало мысли к сопоставлению. Делился сомнениями с первоуральцами, когда доводилось обращаться туда за помощью, да и в областных организациях.