Земля и люди. Очерки.

— Да в конце-то концов! — в тон Хворову заговорил Иван. — Я-то почему должен ехать? Пусть, раз надо, едут сюда и фотографируют. Я — на рабочем месте. Работаю. Почему я должен время терять? Достаточно, что с конкурсом столько потерял. Рекордсменки мои и те меньше доиться стали…

Парторг только руками всплеснул:

— Я же тебе русским языком говорю. На машине поедем. Один раз Николай подоит. Ничего не сделается.

— Николай здесь ни при чем. Коровы мои, я и должен доить.

Так и ушел ни с чем Василий Семенович Хворов.

— Сколько ждать-то можно! — ворчали в «газике» доярки. — Иван-то где? К кормушке прилип?

— Без него поедем, — хлопнул дверцей парторг.

«Газик» все дальше и дальше отъезжал от центральной усадьбы совхоза «Сладковский», а в это время на ферме, в корпусе, соседнем с кайгородовским, Андрюшка Лавров с матерью разбирал и чистил доильный аппарат.

— Теперь я соберу его. Засекай время, — говорил сын, и мать засекала минуты на своих «кирпичиках», с улыбкой посматривая на быстрые мальчишечьи руки.

Поблизости случился Кайгородов — шел через корпус на скотный двор. Услышал разговор, остановился, потянулся взглядом к своим часам: «Ну-ка, ну-ка, поглядим». Только вчера показывал он мальчишке, как на конкурсе, «на быстроту», разбирал и собирал аппарат. Понаблюдал Иван, понаблюдал и пошел своей дорогой, улыбаясь.

— Ну? — доносился голос Андрюшки Лаврова. — Получается, мам, правда?

— Получается, сынок. Хорошо получается, — говорила мать, опуская руку на жесткую шевелюру Андрюшки.

Владимир Турунтаев

ЧАСЫ ЗЕМНЫЕ И ЗВЕЗДНЫЕ

Теория относительности утверждает, что при определенных условиях время может растягиваться, как резиновый шнур. Например, для астронавтов, которые полетят в межзвездном пространстве со скоростью, близкой к скорости света, один год их жизни будет равен десяткам, а то и сотням земных лет. Человек на таком звездном корабле станет для землян почти бессмертным.

Но ведь и на Земле время не является величиной постоянной, как это принято думать, и стрелки наших часов, вместо того чтобы точно измерять его, нередко лишь вводят нас в заблуждение…

Начало

Вышло так, что одновременно с сельскохозяйственным институтом он окончил музыкальное училище по классу баяна. Получил два диплома и два направления на работу — завучем в городскую музыкальную школу и главным агрономом в совхоз. «И тут уж пришлось выбирать…»

Я смотрю на его крупные руки — руки потомственного крестьянина, с короткими и толстыми, в рыжих веснушках пальцами. Он перехватывает мой взгляд, улыбается и рассказывает, как во время преддипломной практики, работая участковым агрономом, готовился к экзамену по фортепьяно:

— …Нарисовал на доске клавиатуру и возил эту доску всюду с собой. Выпадет свободная минута, заберусь куда-нибудь в кусты и «наигрываю» гаммы…

Выбор давно сделан. Владимир Дроздов стал агрономом, и о гаммах ему теперь почти не приходится вспоминать, разве что так, к слову.

…Стояли отличные для уборки дни — сухие, с теплыми безросными утрами. И хлеб лежал в валках.

— Вам деньков на десять пораньше приехать, — жалел Владимир. — Поглядели бы на нашу пшеницу, когда в рост стояла. Вот так мне доходила, — он чиркнул пальцем по подбородку и вдруг рассмеялся: — Рассказать вам — не поверите. С неделю назад еду во второе отделение. По дороге нагнал старушку. Посадил в машину. Сперва сидела спокойно, поглядывала в окошко. И вдруг завозилась, запричитала. Смотрю: плачет! Крестится и плачет. «Что, бабуся, с тобой?» А она тычет пальцем в стекло, на пшеницу: «Тут господь прошел!» — «Да нет, говорю, не господь, нынче вся пшеница такая». Не верит, твердит свое: господь и господь. Немного было успокоилась, да через поле пшеница еще выше оказалась. Опять в слезы: «И тут бог прошел…»

…С утра до позднего вечера мотались мы на машине по проселкам и полевым дорогам, волоча за собой хвост пыли. Когда мимо проносились встречные машины — груженные зерном ЗИЛы и «газоны», наш шофер средь бела дня включал фары и, сбавляя скорость, почти вслепую пробирался сквозь пыльную завесу. Медленно оседая по обе стороны дороги, пыль, как туман, нависала над полями. И в этом зыбком желтовато-сером тумане плавали темно-красные комбайны.

— Балует нас нынче погода, — довольный, улыбался Владимир.

Вспомнил, что и в тот год, когда он только еще пришел после института работать в совхоз, погодные условия с самой весны складывались благоприятно. Только было тогда не до улыбок.

В начале апреля он принял дела, провел посевную, а в конце июня в совхоз заглянул секретарь обкома партии.

На полях пшеницы и не видать было, овсюг всю ее задавил. Секретарь обкома посмотрел этак удрученно на Владимира:

— Ну что такое, агроном? Ну что такое? — И немного погодя опять: — Что собираешься делать, агроном?

Дроздов ответил: мол, надо подумать. Ведь и до него так было из года в год: пять, ну когда шесть центнеров с гектара — вот обычные в этом совхозе средние урожаи зерна. Десять центнеров — это считалось чуть ли не рекордом.