Земля и люди. Очерки.

Он привык ходить по этой дорожке — от дома через всю деревню. Сколько лет день начинался и кончался этой тропинкой… Сегодня, когда своей обычной неторопливой походкой проходил мимо соседской калитки, сосед, Митрофан Иванович Кичигин, спозаранку мастеривший что-то во дворе, окликнул задумавшегося Баталова:

— Что, Афанасьевич, не спится?

Нифантий Афанасьевич кивнул Кичигину, ничего не ответил. Да и что он мог ему ответить? Самому Кичигину тоже вот-вот на пенсию отправляться, муравьев считать на завалинке, а поди же до сих пор комбайнерит, не желая признавать себя старым.

Горько признавать себя старым. Опытным, пожившим — другое дело, а старым… это значит — с воза долой, значит самому признать, что завершил ты свой круг и сейчас сиди в сторонке, помалкивай, другим не мешай.

Когда Нифантия Афанасьевича провожали на пенсию, ему было больно расставаться с работой, механизаторами, с кем шел бок о бок по долгому жизненному пути, и с теми молодыми ребятами, что пришли им на смену.

Вот почему, когда шагал Нифантий Баталов привычной, заросшей подорожником тропкой, вдруг опять защемило сердце.

…Еще привык Нифантий Афанасьевич Баталов, чтобы каждый день его начинался именно здесь, в небольшой избушке, где по утрам проводится разнарядка. Вот и сейчас, не успел он открыть дверь, а уже услышал веселые голоса механизаторов, которые любят побалагурить перед тем, как разъехаться по полям, по лугам, по фермам.

Нифантий Афанасьевич зашел, и на его привычное «Здорово, мужики!» все тоже привычно, вразнобой ответили: «Здорово были!» Ему как будто и не удивились, так свыклись все с тем, что Нифантий Афанасьевич вроде вовсе не на пенсии, а по-прежнему должен сидеть здесь вместе с ними в тесной избушке, прокопченной табачным дымом.

Тут же сидел и Павел. Дома-то они говорили мало, завтракали молча. Видно, сыну было не по себе, что растравил отца. Не часто такое бывало. И ушел из дому Павел раньше, а отец, как человек, которому некуда торопиться, сидел с газеткой и, по обыкновению, покуривал.

Когда все собрались, началась разнарядка. Нифантий Афанасьевич слушал, как сын неторопливо и толково объяснял каждому, чем тот должен заниматься сегодня.

Получившие задания уходили, наконец отец и сын остались одни.

— Ну вот, батя, а тебе работы не досталось, — сказал Павел. — Разобрали, — он усмехнулся. — Хорошо тебе, беззаботно.

Не надо было ему так говорить.

— Ты это брось, парень, — нахмурился Нифантий Афанасьевич. — У меня за жизнь этих забот столько было…

Сказал так, а сам подумал: что ты — «было» да «было». Прошли те заботы, и сейчас, что ни говори сыну, а так оно и есть — не досталось, старик, тебе работы. Нет твоей фамилии в общем списке.

— Прости, отец, — Павел понял, что сказал не то, и поспешил переменить разговор: — Ты не мог бы помочь сегодня, а? Гидравлика у тележки полетела, надо в мастерскую срочно съездить за шлангом, знаешь ведь, как их приходится выбивать. Останься за меня здесь, мало ли что — мужикам помочь…

«Так ведь и мне тоже на центральную усадьбу, — вспомнив, чуть было не сказал Нифантий Афанасьевич, но подумал: — Что это я опять о себе. В конце концов мое дело не к спеху».

— Езжай, конечно. Мы тут с ребятами и без тебя справимся.

Они вышли. Машин во дворе было уже мало, и тут взревел дизель, и из-под навеса выскочил «казахстанец», словно выдернули его оттуда. Сделав лихой разворот, трактор остановился, из кабины выглянуло веселое мальчишеское лицо.

— Васька, черт! — не выдержал Нифантий Афанасьевич. — Опять за свое. Ты же мне ходовую сорвешь!

Васька, не ожидавший такой над собой грозы, растерялся поначалу, потом виновато улыбнулся.

— Дядя Нифантий, да я только проверить… Машина-зверь. А вы к нам опять на страду?

Нифантий Афанасьевич погрозил ему пальцем. «Смотри у меня!» И подумал: все-таки привыкли за последние семь лет, думают всегда так будет: бригадир на комбайн — отец за бригадира. Подумалось это уже не как вчера, не с досадой, а с каким-то теплым чувством.

Павел уехал, а Нифантий Афанасьевич до вечера возился с машинами, помогал механизаторам, даже обедать не пошел, вместе с мужиками перехватил из их тормозков.

Когда ремонтировали старенький, давно списанный СК, комбайнер, немолодой уже механизатор, спросил как бы невзначай:

— Ты, Нифантий, нынче как? Павел-то твой опять с нами собирается.

— Не знаю, — Нифантий Афанасьевич пожал плечами. — Куда от страды уйдешь…

— Да, конечно, — согласился комбайнер. — Нынче тем более люди, как никогда, нужны. Слыхал, центнеров по двадцать пять, говорят, на гектар будет?

Вечером, когда Нифантий Афанасьевич уже обтирал вымытые в солярке руки, к машинному двору подкатил на легковушке директор совхоза. Поздоровались. Слово за слово, о здоровье директор спросил, а потом без обиняков начал:

— Старая у меня к вам просьба, дорогой Нифантий Афанасьевич…

Деловой человек директор, не зря его, фронтовика, и через столько лет после окончания войны мужики продолжают звать меж собой комбатом.

Только Нифантия Афанасьевича уже не надо было просить. Сам обратился к директору:

— Нынче опять за Павла думаю остаться…