Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

— Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? Кому?
— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
— Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
— Верно, не ты и не твой брат богатый,
Незачем вам воровать!
— Каменщик, каменщик, долгие ночи у
Кто ж проведет в ней без сна?
— Может быть, сын мой, такой же рабочий,
Тем наша доля полна.
— Каменщик, каменщик — вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи.
— Эй, берегись! Под лесами не балуй…
Знаем все сами, молчи!

На нарах тогда зааплодировали, хотя на собраниях такого рода не принято аплодировать, а минуту спустя вбежал дозорный, стоявший у входа в подъезд, и предупредил: «Полиция». Кто-то из рабочих растянул гармонь, негромко и хрипловато запел: «Дед на теще капусту возил…»

Варю увели чердаками. В каком-то полутемном дворе с трудом отбились от дворника. И опять пробирались переулками…

Она тряхнула головой, словно хотела отогнать тревожные мысли. За спиной зацокали копыта. В зеркальной витрине, отражавшей лица прохожих, показалась веселая лошадиная морда. Лошадка приближалась, задорно потряхивая мохнатой гривой.

Варя села в экипаж. Высокие колеса монотонно забарабанили по булыжной мостовой. Мелькнули песцы, чучело бурого медведя и пушистохвостая белка, цепко державшая коричневую шишку.

Заметив крайнее Варино переутомление, Павел Карлович предложил ей: «Если не возражаете, давайте в воскресенье уйдем на природу, уйдем от шума городского. Вам надо отдохнуть». — «Надо», — согласилась она.

И вот оно, воскресенье, залитое солнцем, с вызывающе ярким свечением снега, который, не в пример городу, осел, но не сошел, оберегаемый морозными утренниками. Позади Воробьевы горы, позади последняя зеленая дача, обнесенная дощатым забором, с нагромождением нелепых пристроек, с табличкой на калитке: «Осторожно — злая собака!»

Лес вплотную подступил к проселку.

«Я опередила его», — печально подумала Варя. И тотчас же, словно получив от нее сигнал, раздвинув ельник, выглянул Павел Карлович. Он специально пришел пораньше, побродил по Воробьевым горам, посетовал, что не захватил подзорную трубу. Но и без трубы порадовался обзору: вокзалы, как на ладони, дороги просматриваются.

После Декабрьского восстания Штернберг поневоле воспринимал любую местность как возможное поле боя…

— Варенька, давайте сразу углубимся в чащу, — предложил он. — В этом лесу не водятся ни филеры, ни провокаторы. А зайцы пусть бегают, лисицы пусть хитрят! Знаете, я брожу здесь минут тридцать, и мною овладело языческое преклонение перед землей, солнцем, ветром, лесом. Хотите, я поговорю с ними?

И, не дожидаясь согласия, он сложил рупором широкие ладони и прокричал:

— О-го-го-го-го-о-о-о!

— О-о-о-о, — отозвалось эхо, далеко и могуче, и, цепляясь за коряги и ветки, затухая, покатилось по весенним перелескам.

На высоких макушках деревьев под дневными лучами солнца оттаивала наледь, большие капли и хрупкие ледышки падали в снег. Под деревьями он был будто в оспе — весь иссечен мелкими дырочками.

На полянах часто встречались следы зайцев, порою следов было так много, что поляна казалась утоптанной. Богатырские сосны, опустив ветви-крылья, образовывали зеленые шатры.

— Чем не шалаш? — Павел Карлович указал на разлапистую сосну, игольчатая крона которой надежно могла укрыть от дождя и снега. А Варя, заметив разбросанные под сосной шишки, подумала: «До чего похожи на рассыпанные патроны».

Вслух подтвердила:

— Да, настоящий шатер.

Вошли в березовую рощу. От обилия белостволья рябило в глазах. Березки сбрасывали скрученные витки старой кожицы. Белизна их была ослепительна, даже снег не мог конкурировать с ними.

Варя прильнула к стволу, прислушиваясь, не гудит ли в его жилах будоражащий сок.

Свернули к проселочной дороге, на которой стояли розвальни. На соломе сидели мужик в потрескавшемся древнем полушубке и солдат с костылями, в мятой шинели.

Поздоровались, спросили, куда путь держат.

— В Брёхово, — не очень охотно ответил мужик.

— А земляк из Маньчжурии?

— Японцам ногу оставил.

Мужик отвечал отрывисто, через силу, смотрел исподлобья, недружелюбно. Солдат здоровой ногой касался земли, культю положил на солому. Видно, растревожил свежую рану в дороге.

Штернберг и Варя пять свернули в лес. Встреча с крестьянами напомнила ему недавнюю сценку, разыгравшуюся дома…

Отчужденность между ним и Верой росла. За столом при детях они обменивались двумя-тремя малозначащими словами. Поэтому он удивился, когда Вера постучалась в кабинет, приблизилась к столу и остановилась, упрямо сжав губы, что обычно обнаруживало внутреннее возбуждение.