Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

— Мы отсиживались в обсерватории, как кроты, иные из подвала головы не высовывали, — рассказывал Цераский и, словно забыв про эти слова, поведал о виденном: как пилили на Пресне фонарные и телефонные столбы, затягивали переулки проволокой, строили баррикады, как рабочим помогали женщины и дети.

— Знаете, — признался Витольд Карлович, — на улицы вышел весь народ, мы одни оказались в изоляции и, представьте, чувствовали себя как-то неловко.

Цераский часто вставлял уничижительные слова — «отсиживались», «оказались в изоляции», полагая, очевидно, нескромным упоминать о том, что сам наблюдал орудийные вспышки и по времени, отделявшему их от разрывов, рассчитал, где находилась артиллерия карательного полка. А стояла она совсем рядом, в четырехстах саженях от обсерватории. Вечером, раздвинув люк, Витольд Карлович следил за набухающим заревом пожаров, обозначившим фабрику Шмита, прохоровские спальни, какие-то дома у Зоологического сада.

Старика, видно, захватил вихрь событий. Человек он был болезненный, часто, ударяя себя в грудь, повторял: «Врачи нашли, что здесь разбитый горшок». Тем не менее полез в декабрьские холода открывать люк на крыше обсерватории. А утром следующего дня — не выдержал, не усидел — оказался свидетелем картины, которая ввергла его в тягостное уныние.

Обыватели грабили полусожженную фабрику Шмита. Тащили трубы, решетки, уцелевшие листы железа.

— Что это? — спросил Цераский детину, уносившего какую-то утварь.

— Дележ, — ответил детина.

— Дележ, — ужаснулся Витольд Карлович, — а что же тогда, позвольте спросить вас, грабеж?.. Ответьте — что?!

Штернберг света в кабинете не зажигал. Он сводил воедино рассуждения присяжного поверенного о котле и горячем паре, рассказ Цераского о пережитом. Постепенно складывалось представление о поведении либеральной интеллигенции в отгремевших событиях. Конечно, пищи для обобщений было маловато, и Павел Карлович подумал, что, во всяком случае, сторонников самодержавия заметно поубавилось.

На заснеженный карниз упал блик света: над соседней крышей показалась луна. Под окном чуть слышно поскрипывали деревья.

По Никольскому все еще прохаживался неизвестный господин.

— Топай, топай, господин с поднятым воротником! — сказал вполголоса Павел Карлович. — Ночь велика!

III

Господин с поднятым воротником — Клавдий Иванович Кукин — продолжал, притопывая, ходить взад-вперед. Ноги совсем одеревянели. Домотканые шерстяные носки, купленные на Хитровом рынке, больше не грели.

— Чертова баба, — вспомнил Клавдий Иванович старуху, продавшую носки. — Распиналась на все лады, уверяла: будешь, как в печке, батенька. Хороша печка!

Переулок вымер. Ни одного прохожего. После декабря в вечернюю пору улицы пустели рано. За высокими заборами даже собаки перестали брехать.

Дойдя до прохоровской лавки и повернув к обсерватории, Кукин увидел, что в окне второго этажа качнулся и погас свет.

— Ага, задул лампу, — обрадовался Клавдий Иванович. — Все улеглись, сейчас приват-доцент Штернберг проследует на тайное свидание.

Кукин спрятался за толстый ствол дерева и затаился. Как на зло, выкатилась яркая и холодная, как ледышка, луна. Мертвенный свет ее лег на утоптанные в снегу тропинки, тени деревьев упали на серые стены домов. Все, казалось, притаилось в ожидании. Но калитка не скрипнула, не отворилась; она словно вмерзла в глухой забор. Приват-доцент не вышел.

— Просчет, — обреченно вздохнул Клавдий Иванович. — Холостой выстрел.

Неудачи преследовали его весь день. На Брестском вокзале Штернберга никто не встречал. Надежда, что от вокзала потянутся важные нити, не оправдалась. В филерские сани приват-доцент сесть отказался. По пути домой никуда не заезжал. Дома занимался неведомо чем. Ну, брал на руки детей, подбрасывал их к потолку, пил чай.

При мысли о чае Клавдий Иванович представил себе приват-доцента за столом, перед ним в стакане чай с золотой долькой лимона, горячие пироги на блюде — такие горячие, что обжигают пальцы, ватрушки, присыпанные сахарной пудрой.

У Кукина свело живот, внутри забулькало, засосало. Ел он бог весть когда, на ходу, самовар в меблированной квартире теперь остыл, хозяйка, конечно, дрыхнет, да и ворота заперты, и придется будить Никона, платить ему гривенник и выслушивать сонное ворчание.

Кукин вышел из-за дерева и по снегу, вызывающе скрипучему, побрел к своим меблирашкам.

Все произошло точно так, как он предполагал. Дворник долго не откликался, потом кряхтел у ворот, кашлял, не мог найти щеколду, бурчал что-то себе под нос, поминая недобрым словом тех, для кого нет угомону ни днем ни ночью.

Чай на кухне был холоднее, чем глаза квартирной хозяйки, когда Клавдий Иванович запаздывал с оплатой. Вообще холодный чай — это не чай, так, водичка, пахнущая угольками.

Кусок черствого хлеба, завалявшийся на подоконнике, сначала вызвал отвращение — от него при свете шарахнулись во все стороны рыжие тараканы. Но голод не тетка: Клавдий Иванович аккуратно обрезал ножиком края и, ломтик за ломтиком, отправил его в рот.