Земля-кормилица Рассказы Очерки

Только молодежи, не знавшей всего прошлого, но уже успевшей накопить горестный опыт своего века, виделось все это в лучшем свете. Собравшиеся тут с лопатами парни — все дети крепостных, живучая поросль извека истребляемой кнутами, розгами и голодом породы — шумно спорили и шутили, словно веселые могильщики прошлого.

И в груди Тарутиса поднималась тревога и какое-то веселое возбуждение, когда он вслушивался в разговоры соседей, оглядывая ожившие под весенней зеленью просторы полей, по которым сновали люди, втыкая вешки. Впервые земля под ногами стала свойской, понятной; будущие ее владельцы брали ее в горсть и растирали, рассматривали, гадая, хороша ли она будет для посева, легко ли возьмет ее плуг.

Юрас переходил от одной группы к другой и, не умея иначе выразить свою радость, бранился:

— А разрази вас! Вот поглядите, какая здесь длинная деревня вытянется. — Он носил на руках своего восьмимесячного пахаря, показывал его всем и объяснял, что сын должен присутствовать при разделе земли и похоронах графской и помещичьей власти.

Наконец пропахана была первая межевая канавка, вкопан первый межевой столб, отделяющий поле поместья от земель новой деревни. Каждый, у кого был какой-нибудь инструмент, спешил помочь в этом важном деле; а остальные засыпали могилу графа голыми руками. Межевой знак высился, как страж крестьянских полей. Какой-то шутник тут же напялил на него, словно живого, свою заношенную кепку.

Так, шаг за шагом, мужики и бабы под предводительством землемеров продвигались по полям еще безымянной деревни, вступая в новую жизнь. Никто не задумывался, как же создано это новое, только все чувствовали, что Вишинскине забурлило, как весеннее половодье, и нет такой силы, чтобы остановить его.

Несколько позднее, одалживая соседу лопату, Тарутис любил приговаривать:

— Смотри, чтобы не затерялась! Я ведь берегу ее для музея. Я первый межевой столб деревни Клангяй этой лопатой вкопал.

Скоро установили и другие межевые знаки, пропахали межи, теперь уж не между поместьем и крестьянской вотчиной, а между полосами Йонаса и Казиса, Тадаса и Юраса. Поля были поделены так, что тем, кто хочет получить больше, дали землю похуже, местами заболоченную, а кто брал меньше, тем дали участки повыше, посуше. Юрасу как армейцу предоставили выбирать чуть не самому первому. Ему достался неплохой участок на увале, с лужком, примыкающим к небольшой пересыхающей летом речушке. Кроме него, тут же получил участок еще один армейский старшина, а остальные достались его друзьям: Линкусу, Груодису, Даубе, Бепирштису и нескольким пока еще незнакомым крестьянам из околотка.

Закончив раздел земли, комиссия тут же поздравила крестьян и пожелала им преуспеяния в новой жизни. В эту торжественную минуту Юрас, не отдавая себе отчета, выступил вперед и заговорил:

— Уважаемые граждане и уважаемая комиссия! — он сильно волновался, запинался и без нужды выкрикивал, не зная, куда девать руки. — Я хочу сказать чистую правду. Мы, мужики, говорят, пьяницы и невежи, но ведь мы ютимся в гнилых подвалах. Если мы, мужики, значит, не могли получить образования, и неграмотные, а потому, дескать, глупые, так уж прощенья прошу! Нет, мы не глупые и мы не виноватые. Круглый день мы работали, чтоб кормить дармоедов, а по ночам надрывались для себя. Это очень горько, граждане! Смешного тут ничего нет. Ну, а теперь, когда мы отвоевали волю и независимость, мы заживем иначе! Теперь эта земля наша! Милости просим, уважаемая комиссия, к нам в гости годика через четыре — через пять, когда на наших нивах заколышется урожай. Может, и не так вкусно будет наше угощенье, как у помещика, но мы угостим от чистого сердца!

— Валё! — закричали крестьяне: они уже научились этому возгласу на митингах.

Речь Юраса понравилась всем, не говоря уже о Монике, которая чуть не заплакала.

Прежде чем разойтись, новоселы переглянулись и без долгих сговоров послали в усадьбу к землемерам делегацию: может, господа не откажутся вместе с ними вспрыснуть земельку… Потом, глядишь, и слезами придется, а сперва водочкой следует.

* * *

Перед тем, как переселяться на новый усадебный участок, Тарутисы разобрали свою избушку и стали ждать соседской помощи, чтобы перевозиться. Несколько ночей им пришлось спать под открытым небом. Накануне переезда они до поздней ночи просидели на бревнах, толкуя о том, как расположиться, как устроиться на новом месте.

Погода была тихая. Ветки засохшей березы, недвижные, черные, как пиявки, впились в угасающее небо. Наговорившись, Тарутисы прижались поплотней и смотрели в темноту над полями. Они смотрели в ту сторону, где через год будут лаять собаки, мерцать огоньки, поскрипывать ворота, где начнется жизнь.

Усталость и ночь брали свое, они почти задремали, положив малыша себе на колени — одному головкой, другому ножками. Вдруг далекий крик заставил их встрепенуться, как от холодной струи; крик долетел и затих в просторах полей.

— Что это?