Земля-кормилица Рассказы Очерки

Крик повторился отчетливей прежнего, с той стороны, где были их новые наделы. И вот еще раз, казалось, совсем близко, чуть ли не за бревнами разобранного дома.

— Спаси-и-и-ите…

Юрас вскочил, протер глаза, прислушался. Еще раз донесся крик. Потом глуше, дальше, как будто кричавшему зажали рот.

— Господи Иисусе, куда же ты, Юрас?..

Юрас схватил большой кол и не мог оставаться на месте, — его так и тянуло туда, откуда доносились крики о помощи. Моника насилу удержала его. Внизу в овраге шумела разлившаяся река.

— Сама не знаю, что это со мной… Дура я, мне кажется, что вот вот придет граф с солдатами, передушат, перебьют нас. Уже несколько дней так. Может, и там… Слушай, никак опять кричат! Господи помилуй, ой, боюсь!..

— Да никто не кричит, угомонись ты! С кем-нибудь в дороге беда стряслась, телега завязла или перевернулась. Сегодня днем я там проходил, — Кланге вышла из берегов, снесла мост, может, кто и провалился. Услышишь тоже! Иди уложи ребенка.

Юрас успокаивал жену, но сам только о том и думал: кто бы это мог так кричать, словно его душили?

Недолго томила эта загадка. Утром пробежали мимо мальчишки и рассказали, что в новых наделах кого-то убили. Бросив работу, Юрас пошел за ними: кого убили, что они болтают!

По дороге повстречал знакомого.

— Тут вот недалеко от тебя Пятраса Гинкуса убили, а ты и не знаешь. И сейчас лежит там. Народу сколько сбежалось! Я ходил: его и узнать нельзя, всего изрезали. Ждут полицию.

— За что же? Кто убил?

— Все говорят, что Жилайтисы. Нигде их не могут найти. Скрылись. Несколько дней все перекорялись с ним. Землемеры не очень заметно провели межу от речки, а Гинкус уж начал запахивать клеверище. Они и говорят, — наша земля, а Гинкус — моя! Не уступает, хоть тут что! Сегодня мы ходили смотреть: он и запахал-то какую-нибудь лишнюю сажень, не больше! Ну, пошли они к старшине. А что старшина, что он может сделать — спрашивайте, мол, у землемера. Вчера Жилайтисы вернулись с базара под хмельком и позвали Гинкуса мириться. Говорят, распили еще бутылку на берегу. Когда уже смеркалось, я видел, как они тащились через поле и перебранивались, все из-за этой межи. Мне и невдомек было. А ночью слышим, кричит.

— Мы тоже слышали.

— Так-то, Юрас! Я уже раз сказал и еще раз скажу: прольется еще кровь из-за этого клочка глины, из-за него брат на брата с ножом пойдет.

Юрас ничего не ответил. Подойдя к безмолвной толпе, он увидел лежащего ничком скорченного человека, прикрытого ветками, из-под которых виднелась только всклокоченная, покрытая запекшейся кровью и грязью голова и впившаяся в землю пальцами, посиневшая рука. И тут же Юрас поклялся в душе: «Никогда из-за этих межей, из-за этой горсти грязи не встану я на соседа».

Убийцы были пойманы, суд отнял у них землю и присудил к пожизненному заключению. Скоро на окропленной кровью земле отстроилась новая деревня, названная Клангяй по имени речки; первые домики были немногим выше межевых столбов. В графской усадьбе, как многие и ожидали, остался хозяйничать Ярмала; имение Вишинскине было названо «образцовым хозяйством».

Между добрыми соседями пролегли узкие межевые линии. Нужда и каждодневные заботы порождали жадность и зависть, плодились обманы и хитрости. Врастая корнями в новую землю, новоселы, как порознь посаженные деревья, были предоставлены самим себе и в одиночку боролись с ненастьем. И одного за другим — что ни год — вырывали бури из их рядов.

V

Когда Юрас и Моника выходили в поле или на покос, им приходилось брать с собой и малютку. Родители укутывали Казика пеленками и всяким тряпьем и сажали его в бочонок без донышка, чтобы он мог все же играть там и никуда бы не уполз.

Казик был тихий ребенок, не плакса, его круглые большие глазки неустанно ловили облака, колыханье травы и редко наполнялись слезами. На каждый новый звук отзывался малыш вздрагиванием, а когда над ним пролетала ворона или куропатка, он разевал свой беззубый ротик, выпускал хлебную или сладкую жвачку, запрокидывал головку и тянулся ручонками за птичкой. Он ловил и облака, а потом глядел в свои ладошки, не поймал ли что-нибудь, — таким близким, ясным, таким доступным казалось ему все это.