Земля королевы Мод

– Израэль Наумович! – я помахала пальцами перед носом старика. – Девочке – пятый десяток! Основная проблема в том, что она – стара, чтобы рожать…

– Ох, ох! Значит, все-таки опасно… Но… Ох, ох!

Я сидела и ждала, пока он выговорится. Потом он еще долго будет обо всем этом думать, волноваться, справляться у тети Сары и кузины Цили, которые вообще родились до Куликовской битвы, и в экстракорпоральном оплодотворении такие же специалисты, как я – в балетном искусстве. И они тоже, в свою очередь, будут нервничать, ничего не понимая, и даже найдут какого-нибудь старого профессора-еврея-гинеколога на пенсии, который им, наконец, объяснит суть, а потом сам тоже начнет сомневаться и смотреть литературу… Но все это правильно. Я считаю, что старикам полезно волноваться. Они от этого чувствуют себя живыми.

После обсуждения Светкиных проблем Израэль Наумович дежурно посетовал на одиночество в стиле «если что – воды никто не подаст», и рассказал мне, что родственники предлагают ему подобрать невесту через синагогу, чтобы скрасить старость. Но вот он думает: если через синагогу, так она же будет кашрут соблюдать и все такое. А он-то неверующий, и вроде бы уже поздно что-то менять…

Я ритмично киваю, потому что слышу эту историю с невестой из синагоги уже не в первый раз. Кроме того, я доподлинно знаю, что Израэлю Наумовичу вовсе не плохо живется одному с двумя сибирскими котами, что женщины ему нравятся – молоденькие дородные блондинки, намного моложе его самого, по характеру он до сих пор ловелас и дамский угодник, и вообще после Светки ни о ком никогда серьезно не думал. Естественно, вслух я говорю, что он, безусловно, жених хоть куда, любая будет счастлива, и в синагоге знают, что говорят. Да я сама, будь хоть чуть-чуть более семейным по натуре человеком, непременно взяла бы его в оборот, и вообще – только между нами – ни с кем Светке не было так хорошо и спокойно, как с ним. Про Настеньку я уж и вообще молчу…

В конце концов все ритуалы соблюдены, Израэль Наумович удовлетворен и обласкан, и мы переходим к делу.

Он долго гладит пластинку высохшими коричневыми пальцами, рассматривает значки через увеличительное стекло, водит над ней из стороны в сторону крючковатым носом, шевелит кустистыми бровями, кажется, даже лижет металл. Потом достает с полки два пыльных тома. Я молчу и не мешаю ему. Старый ювелир листает страницы и на лице его выражение недовольства.

В конце концов он возвращает пластинку мне. Я заворачиваю ее в тряпочку для протирки мониторов и убираю в полиэтиленовый мешочек.

Израэль Наумович молчит и смотрит укоризненно.

– Честное слово, я ее ни у кого не просила, – говорю я. – Сами принесли и дали. Как у Булгакова.

– Анжеликочка, дайте мне слово, – проникновенно говорит ювелир. – Что вы ни во что такое страшное не впутались. Светочка рассказывала мне, что с вами бывает…

– Израэль Наумович…

– Молчу, молчу, молчу… Вы – порядочный человек, Анжеликочка, я сто раз знаю, но ведь любого можно обмануть, запутать… Молчу, молчу… Вот вам ответ: эта вещь – не из моей епархии. Я, извольте верить, – без малого шестьдесят лет ювелир. Любое человеческое украшательство в моих руках говорить начинает. А эта молчит и… она даже пахнет по-другому. Ей положено в горячем песке зарытой лежать, под солнцем и луной, или уж на витрине под стеклом в тихом месте…

– То есть, надо искать в епархии археологической? – уточнила я.

– По-видимому, да… А всего лучше бы вам, Анжеликочка, и вовсе от нее избавиться… – тон старика сделался почти просительным.

– Не волнуйтесь, Израэль Наумович, – сказала я. – В самое ближайшее время избавлюсь непременно.

* * *

Романа я прождала в кафе полтора часа – он так и не явился. Не сказать, чтобы я была особенно этим удивлена. Не было даже особого смысла гадать о причинах, ибо они могли быть самыми разнообразными: заболел, напился, попросту забыл о встрече, перепутал кафе и сейчас, чертыхаясь в мой адрес, ждет меня за каким-нибудь другим столиком… Наконец, самое обычное – опоздал. Опаздывал Роман виртуозно. Мог, например, опоздать в гости на неделю. Или, назначив свидание на утро, явиться на него вечером.

Даже злиться на него за это было как-то расточительно.

Роман позвонил вечером после девяти и, противу обычного, не стал придумывать себе в оправдание душераздирающих историй в стиле «Денискиных рассказов».

– Понимаешь, Анжелика, встать не смог, – проникновенно сказал он. – Вчера вечером с двумя скульпторами отметили день танкиста. Ведь и выпили-то немного… Здоровье уже не то. Анекдот помнишь? «В двадцать лет всю ночь пил-гулял, утром встаешь – ничего не видно. В тридцать пять лет всю ночь пил-гулял, утром встаешь – ну и видно, что пил-гулял. В пятьдесят лет всю ночь спал в своей постели, утром встаешь, вид такой, как будто всю ночь пил-гулял…» Грустно… Ты не находишь, Анджа, что жизнь – грустная в своей основе штука?

– Нахожу, – согласилась я. – Что делать будем?

– А что у тебя там есть-то, я забыл? Картина? Или литография?