Земля Кузнецкая

— Совесть велит на шахту, — усмехнулся шофер. — Вот она! Получайте!

— А мы ждем! — в один голос сказали парторг с главным инженером, когда Рогов вошел к себе в кабинет.

Он зорко вгляделся в их лица и, решив, что на шахте все хорошо, облегченно вздохнул.

— Ну? — поторопил Бондарчук. — Выкладывай все на чистоту. Через полчаса на участок. Ждет Хомяков.

— Нет, все сразу не могу, — Рогов обнял парторга за плечи. — Не могу, потому что соскучился о вас и потому, что жду известий об уклоне. Как?

Филенков сейчас же развернул на столе новую схему выработки.

— Вот! Извольте! Водичку взнуздали и оседлали, пошла ровненьким шагом и точно куда нам нужно.

— Ага, пошла! — Рогов не торопясь разделся, сел на свое место и, упершись ладонями в колени, сказал. — Ну что ж вам рассказать? Был в обкоме, посмотрел оттуда на Кузбасс, на родину…

— Далеко видно? — почти с завистью спросил Бондарчук.

— Далеко, даже дух захватывает.

— Хорошо! — решил вдруг парторг. — Завидую, но больше не слушаю. Завтра ты обо всем расскажешь на слете. Идет?

Уже совсем приготовились к выходу, как вдруг из коммутатора сообщили, что начальника шахты вызывают к аппарату. Рогов торопливо перешел к телефонному пульту.

Голос министра доносился издалека, заглушался электрическим треском, иногда слабел, словно относимый крепким весенним ветром.

— Да, да, слет назначен на завтра, — спокойно отвечает Рогов. — Коллектив благодарит за высокую честь, товарищ министр. Можете надеяться: знамя теперь в крепких руках… Да, товарищ министр, трезво оцениваю положение. Я только по достоинству оцениваю шахтеров, работающих рядом со мной. Спасибо, товарищ министр. Приезжайте, будем рады… До свиданья!

Рогов положил трубку и вдруг круто повернулся к Бондарчуку с Филенковым, взъерошил волосы обеими руками и крикнул:

— Слышали? Министр приедет! А через десять минут, когда они уже выходили из рудничного двора в квершлаг, Рогов вдруг спросил у спутников:

— Знаете, какую табличку в обкоме показывали? Знамя, которым нас наградили, оспаривали шестнадцать шахт! Шестнадцать! А через месяц их будет двадцать пять, тридцать! Вот как нужно работать, чтобы не сдать позиций.

На участке, где сегодня испытывался комбайн Хомякова, поджидали уже Севастьянов и трое забойщиков. Вслед за начальником шахты и парторгом прибежал запыхавшийся суетливый маркшейдер. Увидев начальство, всплеснул руками. У него отказала пневматика, бегал на склад, чтобы заменить золотниковый коллектор, кладовщика не застал.

— Как же теперь? Столько месяцев, столько трудов!

Герасим Петрович сдернул очки с носа. Филенков прогудел:

— Станину можно пока подвигать вручную, важно решить все в принципе. Хронометраж проведем позднее.

Пока по тридцатиметровой станине челнок заводили в дальний конец лавы, пока пилы прижимали клиньями к груди забоя, Рогов с Бондарчуком прилегли на кучу угля, прислушались.

В лаве кто-то кричал:

— Заводи, заводи дальше! Равняйсь на машину!

Вот дело, ради которого хотелось бы жить сорок восемь часов в сутки. Мысленно каждый из них окидывает взглядом целые поколения шахтеров, изо дня в день сгибавшихся в мучительных усилиях у груди забоя. Из истории шахт известно, что почти половину рабочего времени шахтер проводил лежа на боку или на коленях. И вот теперь сотни совершенных машин пришли на помощь горняку. Пласт подрубается врубовкой, дробится силою взрыва, электрическими и пневматическими молотками, уголь уносится из забоя транспортерами, конвейерами различных систем. Но есть еще одно место, где остался разрыв в стройной системе подземных машин: грузится уголь на транспортеры руками шахтера, обыкновенной лопатой. Пришло время связать, скрепить механический поток в этом разрыве. Инженерная мысль уже работает над тем, чтобы решить и эту задачу, создать простую в управлении, верткую, по-шахтерски выносливую машину.

Наметанным глазом, еще при монтаже хомяковского комбайна, Рогов видел слабые узлы его. Но основная мысль, воплощенная в оригинальных конструкциях, была захватывающе интересной. Ради того, чтобы эта мысль окончательно определилась, стоило не спать ночей, как маркшейдер, неистово работать.

Они теперь стояли в конвейерном штреке у приводного мотора. Слесарь что-то подкручивал, позванивая инструментом.

— Павел Гордеевич! Начали! — кричит Хомяков.

Вот он и сам, выпачканный, помятый, несчастный и счастливый, живущий каждым ударом сердца, — маленький старичок с молодой мыслью.

Не говоря ни слова, Рогов медленным движением заправил маркшейдеру галстук-«селедочку», выбившийся из-под синего комбинезона. Герасим Петрович на секунду прижался лбом к плечу инженера и что-то сказал неразборчивое — «боюсь» как будто.

Еще раз все осмотрели. Рогов распорядился, чтобы все, включая забойщиков, вышли в конвейерный штрек. В лаве они остались вдвоем с Хомяковым. У пускателя дежурил Филенков.

— Пожалуйста, осторожно! — простонал ему Герасим Петрович и виновато глянул на Рогова. Тот поднял лампочку: сигнал приготовиться.

— Тронулись!