Земля Кузнецкая

Аннушка, наверное, никогда не забудет этот удивительный вечер. Легкий ночной морозец разрисовал серебряными перьями лунные квадраты оконных стекол; зеленовато светилась затемненная абажуром настольная лампа, в дальних углах затаились легкие тени. О г лунной ночи за окном, от тишины, изредка-нарушаемой голосами собеседников, почему-то казалось, что плывет маленькая комнатка в далекое далеко.

Аннушка думала, что мать будет выспрашивать Рогова, кто он да что он, а тот взъерошится — и найдет коса на камень. Но Зинаида Ивановна только глянула на его сильную подобранную фигуру, на открытое, немного утомленное лицо и, встав навстречу, сказала просто:

— Вот вы какой…

Степан Данилов только что вернулся из поездки в Сталинск, где долечивалась Тоня Липилина, и был весь какой-то летящий, песенный, говорил с хрипотцой, но когда запел под аккордеон, какой проникновенной силы, какой покоряющей теплоты оказался у него голос!

Случилось это просто, как будто песня только и ждала этого вечера, этого часа. Вначале выпили по стакану чая, потом поговорили о чем-то незначительном, и вдруг Рогов попросил:

— Спой, Степа!

И Данилов запел, приподняв лицо, легко прикасаясь пальцами к прохладным перламутровым клавишам инструмента:

Снега, как перья лебедей,
Покрыли все вокруг…
Но сразу на душе теплей,
Когда приходит друг.

Добро не в том,
Кто за столом
Дружить поклялся вдруг,
А друг в труде,
А друг в беде —
Мой настоящий друг.

Он улыбнется, и светлей
Мне станет среди вьюг,
Верней не знаю я людей,
Чем он, мой верный друг.

Не тот мне мил.
Кто с нами пил,
Назвался другом вдруг,
А друг в труде,
А друг в беде —
Мой настоящий друг.

Мы с ним за партой за одной
Сидели десять лет.
И нашей дружбы фронтовой
На свете крепче нет.

Не тот хорош.
Кто, словно грош,
Вкатился в братский круг,
А друг в труде,
А друг в беде —
Мой настоящий друг.

Теперь на новые дела
Нас дружба подняла,
Мы с другом — будто два крыла
Летящего орла…[1]

Степан умолк, чуть наклонив голову к плечу, словно прислушиваясь к улетающим звукам. Рогов повторил вполголоса, нараспев:

— Мы с другом — будто два крыла летящего орла… Хорошо, когда песня от сердца!

— Как живешь, так и поешь, — заметила Зинаида Ивановна, потом оглядела всех по очереди, обняла за плечи Аннушку и кивнула инженеру: — Рассказывайте, Павел Гордеевич, как живете, как суетитесь?

Рогов пожал плечами и, понимающе глянув на смутившегося Николая, улыбнулся.

— Живем так, Зинаида Ивановна, что и суетиться некогда.

— Как в сказке?

— Нет! — Рогов глянул открыто, в глазах у него мелькнула строгая тень. — Нет, Зинаида Ивановна, в сказке скучно: там человек становится счастлив по щучьему велению, а мы счастье своими руками трогаем.

— Хвастаетесь! — добродушно подзадаривала Зинаида Ивановна.

— Нет, честное слово! — Рогов вскочил. — Посмотрите на нас, на сына, на дочь, послушайте, как у Степана сердце бьется! И все потому, что никогда люди не чувствовали себя нужнее, необходимее в жизни, чем наши люди — советские!

— Все без исключения?

— Да исключений так мало, что о них даже не думается.

Зинаида Ивановна с сомнением, пожала плечами.

— Это шапкозакидательство. Почему вы исключаете основное в нашей жизни — борьбу за лучшее, борьбу с косностью, рутиной?..

— Не исключаю! — перебил Рогов. — Борьба эта для нас так же необходима и незаметна, как собственное дыхание. Я не делаю из этого сердцещипательных трагедий, борьба эта наших людей не раздваивает. Да, я знаю, вижу, что есть у нас и такие, которые… как бы вам сказать… у которых весь мир умещается в четырех стенах квартиры.

Зинаида Ивановна рассмеялась и тут же погрозила Николаю с Аннушкой:

— Вы у меня смотрите!

— Ну, нет… — Николай обиженно выпрямился.

— Вот видите? — подмигнул в его сторону Рогов. — В этом наше счастье? Посмотрите вокруг, как буйно поднимаются к жизни ростки нового, невиданного. Счастье наше в том, что, например, через несколько дней на «Капитальной» выступит с докладом перед инженерами молодой забойщик, я не говорю: простой забойщик, потому что он не простой, а советский! Родные мои! — Рогов остановился, раскрыв перед собой ладони. — Но ведь это же наша большущая жизнь?

— Жизнь… — мать задумчиво прошлась по комнате, потом остановилась перед Аннушкой, закрутила ей косы на шее золотым обручем. — Ты смотри, доченька, думай над этим: тебе детей воспитывать в новую, хорошую пору!

— Ну, а вы… — Рогов мягко, одними глазами улыбнулся. — Кто вы? Николай говорит: депутат!