Земля людей

Он из числа людей с большим сердцем, с широким кругозором. Быть человеком — это чувствовать свою ответственность. Чувствовать стыд перед нищетой, которая, казалось бы, и не зависит от тебя. Гордиться каждой победой, одержанной товарищами. Сознавать, что, кладя свой кирпич, и ты помогаешь строить мир.

И таких людей пытаются сравнивать с тореадорами или с игроками. Славят их пренебрежение к смерти. Плевать я хотел на пренебрежение к смерти. Если в основе его не лежит сознание ответственности, оно лишь признак нищеты духа или избытка юношеского пыла. Я знавал одного молодого самоубийцу. Не помню уже, что за любовное огорчение побудило его точнехонько всадить себе пулю в сердце. Не знаю, какому литературному соблазну он поддался, натянув перед этим белые перчатки. Но, помнится, эта жалкая попытка блеснуть оставила у меня впечатление не благородства, а нищеты. Итак, за этим милым лицом, в этом человеческом черепе ничего не было, решительно ничего. Если не считать образа какой-то глупенькой девчонки, похожей на множество других.

И по контрасту с этой бесплодной судьбой мне вспомнилась смерть достойного человека. Смерть садовника, который говорил мне:

«Знаете… Иногда, налегая на лопату, я обливался потом. Ревматизм донимал, болела нога, я проклинал это рабство. Так вот, сегодня я бы хотел копать, копать землю. Ведь копать — это так прекрасно! Человек свободен, когда он копает! И кто подстрижет теперь мои деревья?»

Земля, которую он оставлял, была для него целиной. Вся планета — была целиной. Он был связан любовью со всей землей, со всеми деревьями на земле. Это он был великодушным, щедро расточающим свои силы хозяином земли. Это был мужественный человек, и, подобно Гийоме, он боролся со смертью во имя созидания, во имя человеческого призвания.

III. Самолет

И пусть, Гийоме, ты круглые сутки наблюдаешь за манометрами, выверяешь гироскопы, прислушиваешься к дыханию моторов, опираешься на пятнадцать тонн металла, — в конечном счете проблемы, встающие перед тобой, — общечеловеческие проблемы, и доблесть, обретенная тобой, ни в чем не уступает доблести горца. Подобно поэту, ты умеешь наслаждаться первыми проблесками зари. Как часто, в бездонных провалах трудных ночей, ты жаждал увидеть бледный сноп света, пробивающийся с востока, из-за черной земли. Бывало, этот чудесный источник медленно разливался пред тобой и приносил исцеление, когда ты считал себя погибшим.

Привычка пользоваться сложным орудием не превратила тебя в засушенного техника. Думается мне, что те, кого так пугает наш технический прогресс, не видят различия между целью и средством. Конечно, кто борется за технику лишь в надежде на материальные блага, не пожинает ничего, ради чего стоило бы жить. Но машина — не цель. Самолет — не цель, а орудие. Такое же орудие, как и плуг.

Взгляд, будто машина портит человека, объясняется тем, что нам не хватает перспективы и мы не умеем охватить всю совокупность преобразований, пережитых нами в столь короткий срок. Что такое сто лет истории машины по сравнению с двумястами тысяч лет истории человека? Ведь мы только-только начинаем привыкать к пейзажу шахт и электростанций. Мы только-только начинаем обживать новый дом, который сами достроили. Все так быстро изменилось вокруг нас: взаимоотношения людей, условия труда, обычаи. Наша психология — и та потрясена в самой своей основе. Понятия: разлука, отсутствие, расстояние, возвращение, хотя слова и остались теми же, имеют совсем иной действительный смысл. Чтобы охватить сегодняшний мир, мы пользуемся словами, созданными для мира вчерашнего. И жизнь минувшей эпохи нам кажется более соответствующей нашей природе лишь потому, что она в большей мере соответствует нашему языку.

Каждый шаг прогресса вытеснял нас чуть дальше из круга едва приобретенных привычек. Мы поистине эмигранты, еще не создавшие себе отечества.

Мы молодые варвары, у которых новые игрушки все еще вызывают изумление. Отсюда и наши авиационные гонки. Такой-то поднялся выше, промчался быстрее. Мы забываем, ради чего заставили его мчаться. На время сама гонка приобретает большее значение, чем ее цель. И так во всем. Для колониального солдата, закладывающего фундамент империи, смысл жизни в завоеваниях. Солдат презирает колониста. Однако разве устройство этого колониста не было целью завоевания? Воспламененные успехами прогресса, мы использовали людей для прокладки железных дорог, для строительства заводов, для бурения нефтяных скважин. Мы позабыли, что цель всех этих строек — служить людям. Пока мы завоевывали, наша мораль была моралью солдат. Но теперь надо осваивать. Надо поселиться в этом новом доме, не имеющем пока своего лица.

Для одних истина была в том, чтобы строить, для других она в том, чтобы — обжить.