Земля мёртвых душ

Дойлен храпел так, что сотрясался фургон, а наши лошади беспокойно фыркали. Поставленная мной сфера тишины держалась от силы десять минут: я была в настолько растрёпанных чувствах, что не могла толком сосредоточиться. А под утро, в один из тех коротких периодов, когда заклинание приглушало могучий храп, я услышала, что кто-то тихо-тихо ходит вокруг фургона. Какой уж тут сон… Расстегнула кобуру и коснулась пальцами рукояти пистолета. Потом осторожно выглянула в щель: мальчишки благополучно спят под натянутым полотнищем, завернувшись в одеяла, а Лис уже вылезает оттуда. С виду заспанный, но тому, кто попытается на него напасть, придётся совсем кисло… Тихие шаги исчезли, растворились в звуках раннего утра.

Только тогда я сумела провалиться в недолгий сон-забытьё. А когда проснулась, Дойлен, приподнявшись на локте, разглядывал меня. Притом, казалось, будто он боялся меня потревожить. М-да, ну и видок у него после вчерашнего. Бледный до синевы, растрёпанный, осунувшийся, на рубашке винные пятна. Но — улыбнулся. Сразу, как только увидел, что я глаза раскрыла.

— Голова не болит? — первым делом поинтересовалась я, едва заметно улыбнувшись в ответ.

— Болит, — честно признался он. — Послать Лиса за вином, или у нас ещё что-то осталось?

Без лишних слов я поднялась, порылась в корзинах и вытащила на свет божий маленький запечатанный кувшинчик. На котором не хватало только надписи: "Осторожно, джинн!" Дойлену как раз на один глоток.

— Ух, хорошо! — он забросил пустой кувшинчик в угол. — Сразу в голове прояснилось… Э… Стана, я вчера ничего этакого не натворил? Что-то ты слишком хмурая.

— Не выспалась, — буркнула я. — Ты храпел, как… не знаю, кто.

— Точно ничего не было?

— Точно.

Вчерашний вечер я до конца жизни помнить буду. Но ему не расскажу. Во всяком случае, пока не выясню, что там у него стряслось. Если вообще решусь вывалить ему на голову… такое. Хотя, как знать, может тут подобные фокусы в порядке вещей.

— А я уж подумал… Ладно. Я тебе другое сказать должен, — он помрачнел, улёгся и уставился в полог. — Сначала о невестке моей. В порядке она, на сносях уже. Радуется. Сын мой, с тех пор, как мы с тобой его слегка поучили, бить её перестал… Но это… пожалуй, все хорошие новости.

— Ох… — услышав, каким бесцветным, вылинявшим голосом это было сказано, я нешуточно испугалась. — Твоя жена?..

— Моя жена — жирная безмозглая гусыня, — теперь на бесцветном фоне проявились алые нотки гнева. — Я, дурак, понял это слишком поздно.

Вот оно что… Вот что означали его вчерашние слова про "двадцать пять лет кобыле под хвост". Расспрашивать о подробностях — жестоко. Четверть века просто так не скомкаешь и в мусор не бросишь, как использованную бумажку. Но он сам всё рассказал, без моих расспросов.

— …слово за слово, я ей — скажи, разве мы столько лет жили не любя друг друга? А она мне: тебя, мол, не то, что любить — вообще с трудом терпеть можно. И она радуется, что наконец нашлась…дурочка, готовая это делать вместо неё. Сказала, что все годы она мучилась и ждала, не могла дождаться, когда кто-нибудь из соседей меня пришибёт. Что довольна, считает себя свободной, уже обратилась к Гидемису с прошением о разводе, и что младших я не увижу, как собственных ушей… Ладно бы — просто сказала. Но она ведь так это говорила… с таким злорадством! Как будто я её все эти годы не на руках носил, а избивал и унижал… И Керен туда же, вырастил дурака на свою голову… Я и сорвался. Наговорил всякого. Сказал, что ей самой развода не видать, пока она мне пацанов не оставит. Потом ушёл и надрался… Думал: всё, жизнь насмарку… Помню, как три кувшина подряд вылакал. Четвёртый кувшин помню с трудом, вкус странный… В ушах звон, какие-то рожи рядом… И вдруг — ты…

Он с силой провёл ладонями по лицу, словно стирая невидимую паутинку. А когда открыл глаза, голос его был странно глухим и тихим.

— Знаешь, Стана, — сказал он, — иногда, чтобы по-настоящему узнать близкого тебе человека, нужно дать ему власть над тобой. Хоть на миг… Она, — кивок куда-то в абстрактную сторону, — решила, что сможет шантажировать меня сыновьями. Не на того нарвалась. А ты… Ты же вольна приказать мне что угодно, хоть сапоги тебе языком вылизывать. И я подчинюсь. Но ты ограничилась только запретом… близости. Правильно сделала, кстати. Мы с тобой друг от друга головы теряли, а это нам сейчас ни к чему… Я вот всё гадал, почему ты так поступила.

— Не хочу злоупотреблять властью, — слабо улыбнулась я. — Наверное, потому мне её никогда и не видать.

— Да понял я это, — ответил Дойлен. — Только сейчас понял. Сравнил… И так обидно стало — хоть волком вой. Полжизни отдать — и кому!..

— А дети?

— Ну, разве что дети… Об одном сейчас жалею — что не попалась ты сюда двадцать пять лет назад…