Земля мёртвых душ

Учитывая забитость главной улицы — я бы даже сказала, проспекта, если судить по ширине — фланирующими колдунами всех мастей и их сопровождающими, обоз поехал по улице, параллельной главной городской магистрали. Здесь я была так же неприятно удивлена, как и в наших городах: двадцать метров от центрального проспекта с вылощенными домами — и словно попадаешь в другой мир. Облупленные фасады, корявый асфальт, ободранные и гнутые-перегнутые решётки никогда не закрывающихся дворовых ворот. Здесь наблюдалось практически то же самое. Только заколоченных нежилых домов больше, да нет бродячих кошек с собаками. Крысы — да, бегали довольно жирные пасюки, а из пернатых только галки и вороны оживляли нерадостный пейзаж. Дома были построены, как и всё здесь, из местного белого камня, но если туристический Дубровник являл миру этот камень, можно сказать, лицом, то здесь дома принято было покрывать слоем штукатурки и побелки. За стенами годами никто не ухаживал. Штукатурка облупилась, побелка покрылась налётом грязи и нацарапанных непристойных надписей. Сакраментальные словеса, иногда сопровождаемые рисунками сомнительной художественной ценности и соответствующего содержания, опять-таки говорили о том, что люди во всех мирах одинаковы. У нас как начали при фараонах непристойности на стенках царапать, так до сих пор остановиться не могут. Помпеи из-под слоя вулканического пепла откопали, и обнаружили, помимо предвыборных лозунгов, рекламы, любовных признаний, адресов дам полусвета и просто заявлений типа "такой-то — вор", и всё те же скабрезные надписи. Притом не только на стенах лупанария. Здесь, в отличие от Рима, граффити было вотчиной городских низов. Соответственно и уклон был… Всё, хватит об этом, и так настроение испортилось.

И вдруг среди всего этого — до боли родное и знакомое, крупными, качественно процарапанными буквами…

"ЗДЕСЬ БЫЛ ВАСЯ".

Ну, силён, Вася! И здесь он тоже был, вездесущий наш! Аж слеза навернулась, только не от умиления, а от сдавленного смеха. Вряд ли этот самый Василий смог бы оставить о себе неизгладимую память, будучи рабом в каменоломнях или на рудниках. Скорее всего, коллега-ведьмак отметился. Но сам факт! Параллельный мир, магия какая-то сомнительная, колдуны — и вдруг "Здесь был Вася" на стеночке…

— Что с тобой?

Дойлен. Заметил, что я давлюсь от смеха, но не понял, почему.

— Да так, — я смахнула ностальгическую слезу и кивнула в сторону грязной исцарапанной стены. — Надпись на родном языке увидела. И здесь удосужились…

— Люди везде одинаковы, — усмехнулся дорогой друг.

Через квартал улица, по которой мы ехали, влилась в главную. Здесь гуляющих было несколько меньше, и обоз прибавил скорости. Мы же — в смысле, маг и его сопровождающие — так припустить не могли. Статус не позволял. Этикетом предписывалось ехать не спеша, прогулочным шагом, что мы и делали, отчаянно завидуя Сандеру и его людям. Вот так, шагом, мы миновали обрамлённую священными дубами и павильонами главную площадь. Так же, шагом, поехали мимо Гадючника… то есть, прошу прощения, Хогвартса… тьфу ты — высшей магической школы княжества. Я позволила себе нелестно высказаться по поводу архитектуры здания, назвав её признаком полной деградации строительного искусства. К моему удивлению, Линерит, в своё время учившийся здесь, согласно кивнул.

— Весьма ёмкая формулировка, госпожа моя, — проговорил он, чуть придержав коня. — Но это здание суть признак не деградации, а упадка. Полная деградация — это когда вообще ничего не строят.

— Давайте уедем отсюда поскорее, господин мой, — попросила я, даже не скрывая умоляющие нотки. — У меня от этих… форм голова болеть начинает.

Хвост обоза уже втянулся в узкую горловину улицы, с которой начинался квартал престижных особняков, а нам оставалось преодолеть каких-то две сотни метров, когда между столбиками, ограничивавшими центр города, возникло радужное переливчатое сияние. Линерит и Дойлен в один голос ругнулись и… судя по их лицам, мы влипли во что-то очень уж неприятное.

Сюрреалистические ворота Гадючника, "украшенные" коваными рожами самого мерзкого вида, распахнулись, выпуская солидных дяденек и тётенек с золотыми медальонами — наверняка учителей — в сопровождении не менее, чем сотни молоденьких студиозусов. Если преподаватели держались прилично, то молодняк вёл себя примерно как и должны себя вести студенты в Татьянин день. Праздник у них, что ли? Зачем тогда площадь перекрывать?

Через несколько секунд я узнала, зачем.

Ощущение онемения в руках и ногах — а затем по нервам бичом ударило осознание позорной беспомощности. Медальон сделался горячим, а мои мышцы перестали подчиняться приказам головного мозга, несмотря на мысленный вопль. Кое-как выползла из седла, чудом не грохнувшись на мостовую — опять-таки помимо своей воли — и встретила совершенно безумный взгляд Дойлена. Бессильный гнев и бессильная ярость. Он двигался так же неловко, как и я…

Влипли.