Земля надежды

— Для чего они?

— Я пошлю их в Англию, — сказал Джон. — Там их можно вырастить и продать садовникам.

— Твоя жена продаст их?

Он попытался встретить ее прямой черный взгляд так открыто и откровенно, как только мог.

— Моя английская жена, — поправил он.

— А что она подумает? Когда мертвый человек пришлет ей растения?

— Она подумает, что я выполняю свой долг по отношению к ней, — сказал Джон. — Я не могу бросить ее.

— Она узнает, что ты жив и что ты бросил ее, — заметила Сакаханна. — А сейчас она может забыть о тебе как о мертвом.

— Я должен помогать ей, как могу.

Она кивнула и не ответила. Джон не мог смириться со стоическим достоинством молчания повхатанов.

— Я думаю, что должен оказывать ей любую помощь, которая в моих силах. — Он чувствовал себя неловко. — Она прислала мне письмо, я получил его в доме Хобертов. Ей трудно, она одна. Я оставил ее, чтобы она воспитывала моих детей, вела мой дом и управляла моим садом в Англии, а в моей стране сейчас война…

Сакаханна смотрела на него, но ничего не говорила.

— Я разрываюсь на части! — во внезапном приступе честности выпалил Джон.

— Ты выбрал свой путь, — напомнила она ему. — Выбрал свободно.

— Я знаю, — смиренно согласился Джон. — Но я все думаю…

Он замолчал и посмотрел на нее. Она отвернулась, спрятав лицо за завесой черных волос. Ее коричневые и гладкие плечи, просвечивающие сквозь вуаль черных волос, сотрясались.

Джон вскрикнул и сделал шаг вперед — утешить ее, думая, что она рыдает. Но потом он увидел, как на коричневом лице светятся белые зубы, она легко упорхнула от него и понеслась прочь по деревенской улочке. И исчезла. Она смеялась! Даже ее безграничная вежливость не могла больше сдерживать веселье. Зрелище собственного мужа, непрестанно мечущегося взад-вперед, борющегося между долгом и желанием, Англией и повхатанами, в конце концов оказалось для нее слишком смешным, чтобы воспринимать это всерьез.

Он слышал звонкие раскаты ее хохота, пока она мчалась по тропинке к огороду, где уже высоко стояли всходы кукурузы.

— Ну вот, теперь ты можешь смеяться, — Джон почувствовал себя полностью англичанином, с такой тяжестью в ногах, будто был одет в сапоги, штаны, а сверху придавлен шляпой. — И Бог свидетель, я люблю тебя за это. Бог свидетель, жаль, я не могу тоже посмеяться над собой.

Когда снег стаял даже с самых высоких холмов, когда уже кончились утренние заморозки, когда земля под легкими летними мокасинами воинов совсем просохла, старый вождь Опечанканау созвал совет. Джон-Орел отправился туда вместе с Аттоном и с одним из старейшин, представляя свою деревню. Они шли по узким тропам на север, вверх по реке, к главному городу повхатанов.

Город укрылся в сухой лесистой местности у подножия гор, вблизи реки, которую Джон когда-то называл Джеймс-ривер и которую теперь он называл рекой Повхатан, а водопад у города повхатанов — Паквачовинг.

В сумерках они увидели город индейских воинов и остановились у его границы.

— Молчи, пока к тебе не обратятся, — коротко бросил Аттон Джону. — Говорить будут старшие.

Джон без раздражения посмотрел на старейшину, который вел их много дней в быстром и суровом темпе.

— Я даже не хотел идти, — запротестовал он. — И уж едва ли я захочу вмешиваться в разговор.

— Не хотел идти, даже если мог увидеть новые растения, деревья и цветы? И принести их Сакаханне, когда мы поплывем вниз по реке на каноэ? — поддразнил его Аттон.

— Ну ладно, — согласился Джон. — Но я говорю, что не просил звать меня. Я не хочу участвовать в этом.

Резкое лицо старейшины с носом, похожим на клюв, повернулось к нему.

— Но твое место здесь, — проворчал он.

— Я знаю, старший брат, — с уважением ответил Джон.

— Ты будешь отвечать на вопросы, но свое мнение держи при себе, — распорядился тот.

Джон послушно кивнул и пошел последним.

Никто не знал, сколько лет великому военачальнику Опечанканау. Он унаследовал власть от брата, великого повхатана, отца принцессы Покахонтас, индейской героини, которую Джон видел, когда был совсем ребенком, а она — знаменитостью, посетившей Лондон. На изборожденном морщинами лице ее дяди не было и следа ее красоты.

В церемониальной накидке, светившейся в сумраке круглыми дисками раковин галиотиса, он восседал на тяжелой скамье в дальнем углу своего роскошного длинного вигвама. Он едва взглянул на Джона и его спутников, когда они, расшаркиваясь, подошли, поклонились, оставили свои дары в растущей куче перед ним и отступили назад.

Когда все вошли и поклонились вождю, он сделал короткий жест рукой, и вперед выступил шаман. Он бросил в огонь какой-то порошок, наблюдая за тем, как душистый дым спиралью поднимался вверх. Джон, уставший после многих дней ходьбы, тоже наблюдал за курящимся дымком, и ему начало казаться, что дым приобретает странные и соблазнительные формы, будто по нему можно почти прочитать будущее. Так бывало, когда он лежал на спине рядом с сыном Сакаханны и они высматривали формы и образы в облаках, проплывающих над их головами.