Земля надежды

Слухи весны и раннего лета, сумасбродные догадки и предположения о мелких стычках по всей стране и, наконец, в июле, об ужасной битве при Марстон-Муре, доходившие до Ламбета через Лондон, делали предсказания Александра верными.

Александр писал Эстер:

Не могу приехать, чтобы повидаться с вами, так занят сейчас. Всем нужны боеприпасы. Свершилось важное сражение в Йоркшире, и победил в нем парламент. Я слышал, что принц Руперт встретился с самим Кромвелем и что Кромвель одержал победу.

Тороплюсь…

Александр

Эстер провела в ожидании новостей еще пару дней, и наконец кто-то из соседок постучал ей в окно, чтобы сказать — она направляется в палату общин посмотреть на королевские знамена.

— Сорок восемь штандартов короля выложены на всеобщее обозрение! — выпалила она. — Могу взять с собой Джонни. Он должен это видеть.

Джонни покачал головой.

— И знамя принца Руперта тоже там? — спросил он.

— Сам увидишь! — пообещала женщина. — С пятнами его крови.

Карие глаза Джонни расширились на бледном личике.

— Я не хочу на это смотреть, — упрямо сказал он, но тут же вспомнил о хороших манерах. — Большое спасибо за приглашение, госпожа Гудал.

Она было возмутилась, но сдержала свой гнев:

— Ты ведь не на стороне врага? Король втянул нас в эту войну, теперь он потерпел поражение! Так ему и надо.

Эстер выступила вперед и положила руку на плечо пасынка.

— Но он все еще король, — возразила она.

Госпожа Гудал сердито посмотрела на нее.

— Люди говорят, что король, от которого одно горе для его народа, вовсе не король! В законе, по которому он правит, говорится, что он должен править для нашего благополучия, а не к нашему прискорбию. Если он не угождает нам, то он совсем и не король. Люди говорят, что если бы он погиб в одном из своих жестоких сражений, то всем было бы только лучше без него.

— Тогда его сын станет королем, — уверенно сказала Эстер. — Все равно должен быть король.

— Ну, конечно, вы же жили при дворе, — язвительно заметила женщина. — Там небось и разбогатели.

— Я там работала, как, впрочем, и многие другие, — парировала Эстер.

Она пыталась защититься, и рука ее сжала плечо Джонни, словно она пыталась почерпнуть отвагу из его хрупких маленьких косточек.

— Но я не становилась ни на одну из сторон. Все, чего я от них всех хочу с самого начала, — это мира.

— Мы все хотим того же, — согласилась женщина. — А мира нет и не будет, пока на троне сидит этот человек или его сын.

— Возможно, вы и правы. — Эстер быстро отступила назад, увлекая Джонни за собой. — Бог даст, наконец наступит мир, и наши мужчины смогут вернуться домой.

Октябрь 1644 года, Англия

Холодным днем в середине октября между покрытых инеем живых изгородей по заледеневшим тропам Александр Норман ехал верхом в Ламбет. Френсис уже поджидала его и, набросив на плечи пелерину, выбежала на конный двор принять его лошадь и проводить Александра в гостиную, к теплу очага.

Эстер встретила его подогретым вином с пряностями. Он как следует глотнул вина и поставил стакан на стол. Эстер сразу же поняла, что он хочет сказать ей что-то важное.

— Ну что, мир? — спросила она. — Король сдался?

— Нет, — ответил он. — Он взял Солсбери. Похоже, он снова набирает силу. Но я приехал не за тем, чтобы рассказать об этом. Пора поговорить о другом деле.

— Френсис, — сказала Эстер, сразу догадавшись, что имел в виду Александр.

— Френсис, — откликнулся он.

— Я написала ее отцу, — сказала Эстер. — Я не сообщала ему о вашем предложении. Но я рассказала ему, как меня волнует ее безопасность. Я полагаю, что он мог догадаться.

Она помолчала.

— Ответа я пока не получила. Ничего, кроме той посылки с вещами индейцев и бочонка с растениями.

— Я не желаю ждать его ответа, — сказал Александр. — Будь то в мою пользу или против меня.

Эстер кивнула, приняв во внимание его решительный тон.

— Почему же нет? — поинтересовалась она. — Ведь вы и так долго ждали.

— Потому что на следующий год девушке исполнится семнадцать, потому что мне в следующем году будет пятьдесят пять, потому что мир так же далеко от нас, как и прежде. И если она будет ждать мира, напрасно пропадет ее молодость. Может, ей придется ждать еще четыре года, а может, и все двадцать лет.

— Что, так говорят в Тауэре?