Земля надежды

Лежа на спине, со все еще широко открытыми от страха глазами, он видел, как от него поднимается пар. Если бы он не был в таком глубоком отчаянии, он бы посмеялся над этим оголодавшим человеком, у которого на ужин была только каша, над этим замерзшим человеком, завернувшимся в намокшую тряпку, над пионером, у которого здоровой осталась только одна рука. Но ему было не до смеха.

— Боже милостивый, сохрани меня этой ночью и утром научи, что мне делать дальше, — сказал Джон, закрывая глаза.

В темноте, прислушиваясь к звукам леса за дверью, он подождал, пока придет сон. Он пережил момент крайнего ужаса, когда услышал вой стаи волков где-то в отдалении, и подумал, что они могут учуять запах еды, прийти и окружить дом кольцом худых, безразличных морд и горящих желтых глаз.

Но потом волки замолкли, и Джон уснул.

Когда он проснулся, шел дождь.

Джон отложил накидку в сторону и поставил котелок нагреваться рядом с огнем. Он помешал кашу, но когда начал есть, обнаружил, что совсем нет аппетита. От голода он перешел к безразличию. Он знал, что должен поесть. Но серая каша, перемешанная с остатками золы, была во рту абсолютно безвкусной. Он заставил себя проглотить пять ложек, потом снова поставил котелок на огонь, чтобы каша оставалась теплой. Если он не обнаружит в ловушке рыбу и не сможет подстрелить кого-то, тогда на обед снова будет каша.

Дров рядом с очагом оставалось немного. Джон вышел наружу. Поленница тоже была низкой и сырой от дождя. Джон, чтобы подсушить, перетаскал в дом почти все дрова. Он попытался взять топор, чтобы пойти и нарубить еще дров, но боль в обожженной руке заставила его вскрикнуть. Он не мог пользоваться топором, пока не заживет рука. Придется ему собирать хворост, ломать ветки, которые сможет. Или жечь длинные сучья от одного конца к другому, подпихивая их к середине пламени по мере сгорания.

Оставив накидку сушиться, он, склонив голову, вышел наружу, в дождь, одетый только в домотканую куртку. Несколько дней тому назад, когда он выходил с ружьем поохотиться, он видел упавшее дерево, похожее на дуб. Туда он и потащился.

Добравшись до дерева, он увидел, что несколько веток действительно отломились от основного ствола. Вот такую древесину он и мог собрать. Пользуясь только левой рукой, он оттащил ветку от поваленного дерева и зажал ее под мышкой. Дотащить ее до дома оказалось нелегкой задачей. Она цеплялась за кусты, стукалась о деревья, путалась в лианах. Снова и снова Джону приходилось останавливаться, возвращаться и высвобождать ее. Лес на участке Джона был густой, почти непроходимый. Все утро ушло на то, чтобы пройти с будущими дровами милю до дома, и еще час на то, чтобы разломать добычу на поленья для очага, и только после этого он занес их в дом сушиться.

Он промок до костей и под дождем, и от пота. Все тело ныло от усталости. Ожог на руке сочился какой-то жидкостью. Джон смотрел на ожог со страхом. Если рана загноится, придется добираться до Джеймстауна и там довериться какому-нибудь цирюльнику-хирургу.

Джон боялся потерять руку, боялся путешествия до Джеймстауна в долбленом каноэ, всего с одной рукой, но точно так же он боялся оставаться один, если вдруг заболеет. Он слизнул капли пота с верхней губы и узнал запах собственного страха.

Джон повернулся к огню, решив думать о чем-нибудь другом. Огонь горел хорошо, и в комнате было тепло. Джон посмотрел наружу через открытое окно и щели в стенах. Лес, казалось, придвинулся чуточку ближе, продвинулся вперед за пеленой дождя, чуть теснее окружил одинокий домик.

— Пусть он меня не трогает, — шептал Джон, понимая, что ведет себя нелепо. — Не хочу, проделав весь этот путь, приложив столько усилий, чтобы все здесь снова заросло лесом, будто я всего лишь тушка дохлой собаки.

Кроме вчерашней каши, есть было нечего. Джон даже не озаботился разогреть ее. Теплая или холодная — она была одинаково противна. Он взял ложку и заставил себя проглотить четыре ложки каши и запить их водой. Он знал, что ему нужно выйти в лес с ружьем и подстрелить голубя или белку, все, что удастся, чтобы поесть мяса. Но дождь был таким угрожающим, а темнеющее небо намеревалось разразиться грозой. Мысли о том, что нужно выйти и оказаться там, посреди всей этой мощной зеленой жизни, где дождь вливал еще больше жизненной энергии в жаждущую землю, а он сам был единственным созданием, съеживающимся и слабеющим с каждым днем, вызвала у Джона чувство глубокого беспомощного ужаса.

— Буду спать, пока идет дождь, — сказал он, пытаясь успокоить себя. — Выйду с ружьем в сумерках. Как раз подходящее время.

Он снял мокрую куртку, влажные штаны и расстелил их на просушку. Потом подпихнул одну из больших веток в середину очага, завернулся в свою теплую накидку и заснул.

Джону показалось, что он спал не больше минуты, и он вздрогнул от ужаса, когда, проснувшись, вдруг понял, что уже стемнело. Он не мог различить даже окно. Весь дом был погружен во тьму. Мерцали только угольки, ветка дерева прогорела и выпала из очага.