Земля надежды

— Он думает, они будут обращаться с ним лучше, чем его собственный народ? — с напором в голосе спросил Джон. — Он так плохо думает об англичанах, что идет к шотландцам, которые первыми выступили против епископов и молитвенников? Он забыл, что его собственный отец покинул Шотландию, отправился на юг и никогда не возвращался туда по собственной воле? Его отец говорил: «Нет епископов, нет и короля!» А у шотландцев никогда не было епископов.

Френсис, сидя у камина в гостиной дома в Ламбете, шила крошечную ночную рубашечку, но, услышав огорчение в голосе отца, подняла голову.

— Ах, если бы у нас сейчас был мир.

— А что они с ним сделают? — спросил Джон. — С самого начала этой заварушки они были его врагами. Они должны сразу же передать его парламенту, а это значит, что с тем же успехом он мог отправиться прямо в Лондон.

— Он, должно быть, надеется с их помощью стравить английскую армию и парламент. Если он лично будет там, предлагая им шанс завоевать Англию, кто знает, куда они повернут… Они могут встать на его сторону и пойти вместе с ним войной на Англию. Думаю, это и есть его самая заветная мечта.

Александр пересчитывал варианты по пальцам.

— Или они могут посадить его на престол в Эдинбурге. Тогда он станет их королем, а не нашим. Или они могут помочь ему перебраться за границу, а сами притворятся, что ничего общего с этим не имеют. Тогда им не придется даже брать его в плен.

— Или же они могут сделать его пешкой в своей игре! — воскликнул Джон. — Кто сейчас его советник? Кто подсказал ему побегать по всему королевству и в итоге оказаться у шотландцев? Что за идиоты рядом с ним? Почему там нет никого, кто позаботился бы о его безопасности?

— Думаю, он полагается на удачу, — заключил Александр. — И тем не менее кто — даже сейчас — может с уверенностью предсказать, к кому удача повернется лицом?

Александр вернулся в Сити, а Френсис оставил в доме ее отца. С более теплой погодой в Лондон снова вернулась чума, и поговаривали, что она будет самая ужасная за многие годы. Бедняки переживали суровую зиму без топлива и хорошей еды, и, когда задули теплые чумные ветры, у них не было сил сопротивляться инфекции. Уже несколько месяцев чумные телеги всю ночь разъезжали по узким улочкам, и белые кресты появлялись на дверях один за другим.

Александр ничего не мог сделать, чтобы защитить себя, ему приходилось оставаться в доме, работать на своем складе, он лишь велел всем работникам выходить наружу как можно реже. Но он ни за что не хотел подвергать риску Френсис.

Джон обнаружил, что чересчур обеспокоен здоровьем дочери. По мере того как она полнела и лицо все ярче светилось от развивающейся беременности, Френсис становилась все больше похожа на свою мать. Он не хотел говорить о Джейн со своей второй женой и не хотел, чтобы тень ее смерти висела над его домом. Он взял за привычку проводить долгие часы в саду, возвращаясь в дом до наступления медленных сумерек раннего лета. И там, пока копал, полол и пересаживал виргинские саженцы, он и так и эдак обдумывал различные варианты любви, какие только могут быть у мужчины, — любовь к работе, к девушке, на которой он женился по любви, к детям, которых она подарила ему, к женщине, на которой он женился ради удобства, и к женщине, которую он любил всецело, но беспомощно и безнадежно.

Он признал наконец свою любовь к королю, глупому, себялюбивому и несговорчивому господину, который был тупицей, знал меньше и понимал хуже, нежели его слуги. Джон понял, что все эти любови были ниточками, тянувшими его то в ту, то в другую сторону. В конце концов, как предупреждал Аттон, они сплетутся в веревку, о которую он и споткнется.

Но когда Джон возвращался домой мимо грядок с тюльпанами, любуясь их сомкнутыми лепестками на фоне глубокой ночной темноты, он думал, что, возможно, эти ниточки как раз и есть те канаты и тонкая пряжа, из которых соткана его жизнь. Именно они делают его тем, кто он есть, — человеком, который в разных направлениях любит глубоко и сильно. И что эти разные любови есть не предательство, а богатство.

Как-то июньским днем он прищипывал почки на вишнях, когда увидел Джонни, вылетевшего из кухонной двери и побежавшего к конюшне. Секундой спустя сын вывел верховую лошадь из стойла, не седлая, вскочил на нее и рысью вылетел со двора.

— Что случилось? — крикнул Джон.

Он соскользнул вниз по лестнице и побежал к дому.

— Что с Френсис?

Джон вбежал в кухню и нашел там кухарку, кипятившую воду.

— Что-то с Френсис? — снова спросил он.

— Она заболела, — сказала кухарка. — Госпожа Традескант уложила ее в постель и послала Джонни за аптекарем. Богу молитесь, чтобы это была не чума.

— Аминь, — сказал Джон и, не переведя дыхания, добавил: — Да будь ты проклята за то, что говоришь такие ужасы!

Широкими шагами он выскочил из кухни, взбежал по лестнице прямо в рабочих сапогах, роняя грязь на ступени полированного дерева.

— Эстер? Эстер?

Она вышла из комнаты Френсис, и он по ее лицу сразу понял, что дочь серьезно больна.

— Что такое? — настойчиво спросил он. — Это не…

Он понизил голос.

— Не чума?