Земля недостижимая. Сквозь тюремное окно

Почему обе эти революции, свершившиеся в христианском мире, ставили идею братства на последнее место или совсем ее презирали, как некую Золушку среди идей?

Ответ ясен. Потому, что обе эти революции были атеистические, обе отрицали существование Бога. А когда отвергается Бог, тогда нелогично говорить и о братстве людей. Где нет общего Отца, там нет и братства. Смешно было говорить людям: мы все братья, хотя не имеем единого отца!

Следовательно, где не признается единый Отец всех людей, там нет и братства. Где нет братства, там непрерывная злоба, неудовлетворенность и древнее роковое состязание во зле. Поэтому я считаю, что обе эти европейские революции начались не с того края, ставя то, что должно быть в начале, на последнее место. И когда революционеры атеисты время от времени произносили слово братство, они имели в виду не истинное братство, но братство утилитарное, подразумевая под братством объединение людей на паях, организованное по их методу. А если бы вожди революционеров обеих европейских революций поставили бы идею истинного братства на первое место, они не опозорили бы свои имена столькими злодеяниями.

Что же делать?

Нужно переставить слова и говорить так: братство, свобода и равенство. Или просто — братство, и достаточно. Ибо где есть братство, там будут и свобода, и равенство.

Но изменить последовательность этих слов нелегко. Это могло бы быть целью некой третьей революции.

Эта третья революция, по правде говоря, начата гораздо раньше двух этих европейских революций, она началась задолго до двадцатого столетия. И она еще идет и будет идти. Логика этой революции такова: Единый Отец на небесах, единое братство людей на земле, одно лишь состязание между людьми — состязание в добре.

ШЕСТАЯ НОЧЬ СУДА

Ночь с пятницы на субботу

Спаса Спасовича опять внесли в зал суда в том же гробу. Тело его было покрыто белым полотном, лицо рушником, а обе руки силой засунуты в гроб.

Председатель (кричит): Опять?! Конвоиры вытянулись как по команде смирно, щелкнули каблуками, но ничего не ответили.

Председатель: Снимите с его лица полотенце.

Появилось лицо осужденного, однако оно выглядело не как лицо человека, а напоминало огромный баклажан.

Председатель (покраснев от гнева и стыда): Спасович, кто тебя так избил?

Спас (едва слышным голосом): Тот, кто презирает свою душу, но кого я не презираю, господин полковник.

Тут гестаповец сильно закашлялся.

Председатель: Поставьте перед ним микрофон, чтобы мы могли его слышать и приведите всех свидетелей из барака по списку подследственного.

Гестаповец: Да я же вам еще вчера говорил, что это невозможно.

Председатель: Почему невозможно? Или барак N99 переселился в Белград?

Адъютант гестаповца (вполголоса, иронично): Если не барак, то те, кто был в бараке, переселились туда, откуда их не выведут на очную ставку.

Гестаповец: Я повторяю, что это невозможно. Заканчивайте следствие и выносите приговор.

Председатель: Вот это как раз нельзя. Рядовой, пригласи ко мне начальника караула того сектора, где находится барак N99.

Когда явился начальник караула, председатель дал ему список почти из пятидесяти узников, которых необходимо было представить на очную ставку со Спасовичем. Он мельком взглянул на список и, с изумлением, воскликнул:

Начальник караула: Это невозможно, господин полковник. Все люди из барака N99 расстреляны, кроме троих, а четвертый Спасович. Вот этих троих могу привести. Это азиат, индиец и один американец.

Председатель побледнел, как смерть, поднялся и начал ходить из угла в угол.

Первый судья (начальнику караула): Кто приказал расстрелять их до суда и вынесения приговора?

Начальник караула: Странно, что Вы этого не знаете. Расстреляли по приказу господина обер…

Гестаповец (в ярости грохнув кулаком по столу): Оставьте свое ханжество в минуту, когда немецкий народ находится между жизнью и смертью!

Спас: Не бойтесь, немецкий народ не погибнет. Умрут лишь те, которые уже умерли духовно.

Возглас из зала: Правильно!

Второй судья: Пусть приведут этих троих.

Вошли трое, как призраки.

Первый судья: Как тебя зовут?

Первый узник: Меджид Искандер.

Первый судья: Откуда ты родом?

Искандер: Из Кашмира.

Первый судья: Искандер, посмотри на этого человека в гробу. Знаешь его?

Искандер: Нет, никогда его не видел.

Спас: Что, брат Меджид, не узнаешь меня?

Искандер: Ты, брат Спас!? А я думал, что ты раньше всех оказался в раю!

Первый судья: Искандер, ты заявил следователю, что именно капитан Спасович подстрекал вас к мятежу, призывал поджечь барак и, перебив караульных, бежать. Повтори сейчас свои слова перед Спасовичем.

Искандер: Господин судья, мои уста умолкли бы навек, если бы я решился так оклеветать этого праведника. Великий Аллах, дай мне силы умереть прежде, чем такое сказать. В ту ночь нашего невеселого веселья именно Спас урезонивал некоторых горластых и говорил тогда, как и всегда, что нельзя радоваться чужому горю. Так нас учит и Коран.

Первый судья: Достаточно. Выслушаем второго.