Земля обетованная

По дороге нескончаемой вереницей тянулись подводы с кирпичом, поднимая красноватую едкую пыль, которая оседала на листьях вишен и на траве, а фабрика Грюншпана непрестанно извергала клубы черного дыма; он обволакивал деревья, повисая над ними грязновато-серым балдахином, сквозь который с трудом пробивались солнечные лучи.

— У меня к вам маленькое дельце, — первым нарушил молчание Грюншпан.

— Мне даже известно, от моего приятеля Морица Вельта, какое.

— Тогда не будем терять даром время и перейдем прямо к делу, — высокомерно сказал фабрикант.

— Хорошо. Сколько вы дадите за этот участок, который вам так нужен?

— Он мне совсем не нужен! Я купил бы его только затем, чтобы снести эту безобразную лачугу и вырубить деревья: они заслоняют вид на лес. А я очень люблю лес.

— Ха-ха-ха!

— Очень приятно слышать, как вы смеетесь, пан Вильчек. Смех признак хорошего здоровья! — с трудом сдерживая раздражение, сказал Грюншпан. — Но мне некогда, — прибавил он, вставая.

— И мне тоже, меня уже давно ждут на станции.

— Ну так как же?

— Сколько вы дадите?

— Я люблю быстро улаживать дела: так вот, я даю вам в два раза больше, чем вы заплатили мужику, — сказал он, протягивая руку, чтобы скрепить сделку.

— Вы шутите, пан Грюншпан. Мне некогда.

— Ну ладно, пять тысяч, по рукам?

— Очень вам признателен за то, что вы меня навестили, но мне правда некогда: подводы давно ушли на станцию и ждут там.

— Так и быть, десять тысяч наличными. Но это мое последнее слово. Согласны?

Он хотел ударить по рукам в знак того, что дело слажено.

— Нет, не согласен, и мне некогда шутки шутить.

— Это грабеж, пан Вильчек! — возмутился Грюншпан, отскакивая от него.

— Пан Грюншпан, вы не совсем здоровы!

— Прощайте!

— До свидания! — бросил Вильчек, с довольной улыбкой наблюдая, как взбешенный фабрикант швырнул на землю сигару и быстро зашагал прочь; полы его лапсердака развевались, точно крылья, бились о стволы деревьев и цеплялись за кусты крыжовника, росшего вдоль дорожки.

— Вернешься еще, — насмешливо прошептал Вильчек, потирая от удовольствия руки.

Он выпил чай, спрятал мелочь в несгораемый ящик, надел элегантный костюм, надушился и, выдавив перед маленьким тусклым зеркалом несколько угрей, нарядный, сияющий от радости поспешил на железнодорожную станцию.

VI

Фабрику Шаи Мендельсона от улицы отделяла высокая железная решетка на каменных столбах с узором из переплетенных стеблей, листьев и золоченых лепестков. За этой искусно стилизованной растительностью расстилался газон с сочной темно-зеленой травой, среди которой пестрели клумбы больших ярко-красных пионов.

В глубине двора высилась громада главного корпуса в пять этажей из неоштукатуренного кирпича с вычурными башенками в средневековом стиле по углам.

Сбоку широкие ворота — шедевр слесарного искусства — вели в просторные внутренние дворы; разделенные пятиэтажными зданиями, они представляли собой огромные квадраты, в центре которых, точно стройные тополя, поднимались красные выи фабричных труб, расстилавших над этой грозной твердыней пелену серого дыма.

У ворот обращенное фасадом на улицу помещалось фабричное управление.

Горн не без некоторой робости вошел в переполненную посетителями приемную. Написав на бланке, поданном швейцаром, фамилию и по какому делу явился, он сел в ожидании своей очереди.

Хотя день был солнечный, тут царил полумрак, так как единственное окно заслоняли кусты акаций, чьи розовые очи-цветы при малейшем дуновении ветерка заглядывали внутрь.

В открытую дверь конторы в мутном желтоватом свете газа виднелось десятка полтора склоненных голов, а за ними — ряд узких окон, которые упирались в мрачные красные стены фабрики.

Вдоль темных, отделанных деревянными панелями стен стояли черные, похожие на саркофаги, шкафы.

Было жарко и душно, пахло необработанной пряжей и хлором.

Тишина стояла мертвая.

Люди двигались, как автоматы, переговаривались шепотом, ходили на цыпочках, а неумолчный отдаленный гул работающих фабрик сотрясал стены и колебал пламя газовых рожков.

Господа столпились посреди приемной и вполголоса беседовали, не обращая внимания на серую массу посетителей, которые сидели на скамьях, стояли, прислонясь к шкафам, жались в глубокой оконной нише — на всю эту разношерстную публику, пришедшую сюда в поисках работы. Каждый раз, когда открывалась дверь в кабинет Шаи, эти люди бессознательно вскакивали со своих мест, с надеждой устремляя лихорадочно горящие глаза в царство гешефта.

Но дверь быстро и бесшумно затворялась, и они снова опускались на скамью, тупо глядя в окно на покрытые розовыми цветами акации, сквозь которые виднелись очертания дворца Шаи Мендельсона, сверкавшего в лучах июньского солнца венецианскими окнами и позолотой балюстрад и балконов.

Двери кабинета ежеминутно открывались, швейцар выкликал фамилию, и ее обладатель, подгоняемый нетерпением, поспешно срывался с места или, медленно отделясь от группы посреди комнаты, степенно шел к двери.