Земля обетованная

— В Лодзи мне знают цену, — невозмутимо возразил старик.

— Кто? Где? В полиции, может? — съехидничал Мориц.

— Не повторяй сплетен, — со злостью оборвал его Грюншпан.

Оба замолчали.

Старик вышагивал по комнате и, подходя к окну, выглядывал в сад. Ландау сгорбившись сидел за столом; Мориц нервничал, с нетерпением ожидая, чем кончится торг. В глубине души он согласен был и на пятьдесят тысяч, но хотел попытаться выжать еще больше.

— А Меля согласна выйти за вас?

— Это я сейчас выясню, но сначала мне надо знать, сколько вы за ней дадите.

— Я уже сказал, и слов на ветер не бросаю.

— Такая сумма меня не устраивает. Пятьдесят тысяч — это мизер, принимая во внимание мои связи, образование, репутацию честного дельца. Я не какой-нибудь конторщик и не чета Ландау или Фишбину. Советую вам подумать, реб Грюншпан. Мориц Вельт — это фирма! Выдать за меня дочь — все равно что получить сто процентов на вложенный капитал. Мне не на кутежи нужны деньги. Пятьдесят тысяч наличными и столько же в рассрочку на два года, согласны? — решительным тоном спросил Мориц.

— Согласен, но за вычетом расходов на свадьбу, на приданое и на ее воспитание.

— Так обижать собственную дочь — просто свинство, реб Грюншпан! — вскричал Мориц.

— Ну ладно, поговорим об этом, когда уладится дело с Альбертом.

— Оно бросает тень и на нее, и вы должны прибавить еще десять процентов. Ведь нам придется выгораживать вас перед людьми. Ну так, как же?

— Я уже сказал, и это мое последнее слово.

— Слово можно взять назад, это не стоит денег. А мне нужны гарантии.

— Если Меля согласится, все будет сделано честь по чести.

— Хорошо. Я иду к ней.

— Желаю успеха! Ты мне нравишься, Мориц!

— Ты, Грюншпан, известный махер, но я тебя уважаю.

— Значит, мы поладим, — Грюншпан протянул Морицу руку.

Мориц застал Мелю в маленьком будуаре. Она лежала на кушетке с книжкой, но не читала, а смотрела в окно.

— Прости, что я не встаю: мне нездоровится. Садись! Почему у тебя такой торжественный вид?

— Мы только что говорили с твоим отцом.

— А-а! — протянула она, внимательно глядя на него.

— Верней, я начал разговор…

— Понятно! Цветы… разговор с отцом… Ну и что?

— Он сказал: все зависит только от тебя, Меля, — проговорил он тихо и так проникновенно, что она опять взглянула на него.

А Мориц стал говорить о себе, о том, что она давно ему нравится.

Меля оперлась на руку и повернула к нему печальное, измученное лицо. И жгучая боль, боль невосполнимой утраты, которую не избыть слезами, пронзила ей сердце. Она сразу поняла, что он пришел просить ее руки. И его слова не вызвали у нее ни гнева, ни возмущения; она безучастно смотрела на него и слушала, но по мере того как он говорил, ею овладевали тревога и тоска.

«Почему Мориц, а не Высоцкий, которого она так страстно любит, просит ее стать его женой?..»

Чтобы скрыть слезы и не видеть Морица, она уткнулась лицом в подушку и, затаив дыхание, слушала, не отдавая себе отчета в том, кто говорит с ней. Она не хотела этого сознавать, в ней все противилось этому, и душа исходила слезами. Всей силой любящего, исстрадавшегося сердца, всеми фибрами души призывала она другого, призывала сесть на место Морица и избавить ее от муки. И желание было так велико, что временами начинало казаться: это Высоцкий признается ей в любви.

Заставляя ее вздрагивать и забывать о Морице, в ушах звучал его дивный голос, который с того вечера у Ружи навсегда запомнился ей и, как записанный на фонографе, сейчас ожил, а она, очарованная, бесконечно счастливая, внимала ему.

Она слушала долго, упиваясь его словами, и в порыве нахлынувшего чувства уже хотела кинуться ему на шею, целовать и говорить: «Люблю, люблю!» Но открыв глаза, ужаснулась: перед ней со шляпой в руке сидел красавчик Мориц… Мориц… Мориц…

И говорил не о блаженстве, не о счастье разделенной любви, не о сладостных порывах сердца.

А ровным, спокойным голосом рассуждал о том, как славно они заживут вдвоем, говорил о фабрике, которую намерен основать, о капиталах, о ее приданом, о планах на будущее, о том, что, возможно, у них будет свой выезд, и она никогда ни в чем не будет испытывать недостатка.

«Мориц, Мориц», — с трудом доходило до ее сознания, и она спросила, как в полузабытьи:

— Ты меня любишь, Меч… Мориц?

И тотчас спохватилась, пожалела о вырвавшихся словах, но было уже поздно.

— Не знаю, как это выразить, — растроганно сказал Мориц. — Ведь я — коммерсант и не умею говорить красиво о своих чувствах. Но когда я тебя вижу, Меля, у меня на душе становится так хорошо, что я забываю обо всем на свете, даже о делах. Ты такая красивая и совсем не похожа на наших женщин… Скажи, ты согласна стать моей женой?

Она смотрела на него, но снова видела перед собой другое лицо, другие глаза и слышала страстный, взволнованный шепот любовного признания. И словно изнемогая от жарких поцелуев, опустила веки. По телу пробежала блаженная дрожь, она напряглась, как струна, и прижалась спиной к дивану, — ей казалось: тот, другой, обнимает и привлекает ее к себе.

— Меля, ты согласна стать моей женой? — переспросил Мориц, встревоженный ее молчанием.