Земля обетованная

Вместе взятые, наша администрация и Конгресс, контролируемый демократами, могут с полным правом утверждать, что сделали больше, приняли больше значимых законов, оказавших реальное влияние на жизнь американского народа, чем любая отдельная сессия Конгресса за последние сорок лет. И если нам еще многое предстоит сделать — если слишком много людей все еще остаются без работы и рискуют потерять свои дома; если мы еще не приняли закон об изменении климата или не исправили сломанную иммиграционную систему — то это напрямую связано с размером беспорядка, который мы унаследовали, а также с обструкцией и филибутерами со стороны республиканцев, и все это американские избиратели могут изменить, проголосовав в ноябре.

"Проблема в том, что я заперт в этом здании", — сказал я Фавсу, когда мы вместе сидели в Овальном кабинете и готовили мою речь. "Избиратели просто слышат эти звуковые отрывки из Вашингтона — Пелоси сказала то-то, Макконнелл сказал то-то — и у них нет возможности разобраться, что правда, а что нет. Это наш шанс вернуться туда и найти способ прорваться через это. Расскажите четкую историю о том, что на самом деле произошло с экономикой — как в последний раз, когда республиканцы были за рулем, они загнали машину в кювет, и как мы провели последние два года, выталкивая ее… и теперь, когда мы почти завели машину, последнее, что может позволить себе американский народ — это вернуть им ключи!". Я сделал паузу и посмотрел на Фавса, который был занят печатанием на своем компьютере. "А ты что думаешь? Я думаю, это сработает".

"Возможно", — сказал Фавс, хотя и не с таким энтузиазмом, как я надеялся.

В течение шести недель, предшествовавших выборам, я колесил по стране, пытаясь заручиться поддержкой кандидатов-демократов, от Портленда, штат Орегон, до Ричмонда, штат Вирджиния, от Лас-Вегаса, штат Невада, до Корал Гейблс, штат Флорида. Толпы были полны энергии, заполняли баскетбольные залы и общественные парки, скандируя: "Да, мы можем!" и "Зажигай! Готовы к работе!" так же громко, как они это делали, когда я баллотировался в президенты, поднимали плакаты, бурно аплодировали, когда я представлял конгрессмена-демократа или губернатора, которым нужны были их голоса, и улюлюкали, когда я говорил им, что мы не можем позволить себе отдать ключи от машины республиканцам. По крайней мере, на первый взгляд, все было как в старые добрые времена.

Но даже не глядя на опросы, я чувствовал изменения в атмосфере на предвыборной кампании: воздух сомнения витал над каждым митингом, принужденное, почти отчаянное качество аплодисментов и смеха, как будто мы с толпой были парой в конце бурного романа, пытающейся разжечь чувства, которые начали угасать. Как я мог винить их? Они ожидали, что мое избрание преобразит нашу страну, заставит правительство работать на простых людей, восстановит в Вашингтоне чувство цивилизованности. Вместо этого жизнь многих из них стала еще тяжелее, а Вашингтон казался таким же разбитым, далеким и ожесточенным, как и прежде.

Во время президентской кампании я привык к тому, что на наших митингах иногда появлялись один-два хеклера, обычно протестующие против абортов, которые кричали на меня, прежде чем их заглушал хор освистываний, и их мягко выпроваживала охрана. Но чаще всего теперь нападающие оказывались теми, чьи цели я поддерживал — активистами, которых подвело то, что они считали отсутствием прогресса в решении их вопросов. На нескольких остановках меня встречали протестующие с плакатами, призывающими к прекращению "войн Обамы". Молодые латиноамериканцы спрашивали, почему моя администрация до сих пор депортирует работников без документов и разлучает семьи на границе. Активисты ЛГБТК требовали ответа, почему я до сих пор не отменил политику "Не спрашивай, не говори", которая заставляла военнослужащих, не являющихся натуралами, скрывать свою сексуальную ориентацию. Группа особенно громких и настойчивых студентов колледжа кричала о финансировании борьбы со СПИДом в Африке.

"Разве мы не увеличили финансирование борьбы со СПИДом?" спросил я Гиббса, когда мы покидали митинг, на котором меня прерывали три или четыре раза.

"Мы увеличили", — сказал он. "Они говорят, что вы недостаточно увеличили его".

Я продержался до конца октября, сходя с тропы только для того, чтобы провести день или два на встречах в Белом доме, прежде чем снова отправиться в путь, мой голос становился все более хриплым, когда я делал свои призывы в последнюю минуту. Иррациональный оптимизм, который я привез с собой из отпуска, давно угас, и ко дню выборов — 2 ноября 2010 года — вопрос уже не стоял о том, проиграем ли мы Палату представителей, а только о том, насколько сильно. Перемещаясь между брифингом об угрозе терроризма в ситуационной комнате и заседанием в Овальном кабинете с Бобом Гейтсом, я заглянул в офис Экса, где он и Джим Мессина отслеживали данные о досрочной явке, поступающие из колеблющихся округов по всей стране.

"На что это похоже?" спросил я.

Экс покачал головой. "Мы потеряем как минимум тридцать мест. Может быть, больше".