Земля обетованная

Но новый рост принес с собой правила, протоколы, процессы и иерархию. Наш штат вырос до более чем тысячи человек по всей стране, и, хотя члены руководящей команды делали все возможное, чтобы сохранить неформальную, нескладную культуру кампании, прошли те времена, когда я мог утверждать, что знаю большинство людей, которые работали на меня. В отсутствие такого знакомства все меньше и меньше людей, которых я встречал в течение дня, обращались ко мне "Барак". Теперь я был "сэр" или "сенатор". Когда я входил в комнату, сотрудники часто вставали со своих мест, чтобы перейти в другое место, полагая, что я не хочу, чтобы меня беспокоили. Если я настаивал, чтобы они оставались, они застенчиво улыбались и говорили только тихим шепотом.

Это заставляло меня чувствовать себя старым и все более одиноким.

Как ни странно, толпы на наших митингах тоже. Они разрастались до пятнадцати, двадцати или даже тридцати тысяч человек на остановке, люди, одетые в красно-бело-синий логотип кампании Обамы на футболках, шляпах и комбинезонах, часами ждали, чтобы попасть на любую арену, которую мы находили. Наша команда разработала что-то вроде предматчевого ритуала. Реджи, Марвин, Гиббс и я выпрыгивали из машины у служебного входа или погрузочной площадки, а затем следовали за нашей передовой группой по коридорам и черным ходам. Обычно я встречался с местными организаторами; фотографировался с сотней или около того ключевых волонтеров и сторонников, полных объятий, поцелуев и небольших просьб; подписывал книги, журналы, бейсбольные мячи, объявления о рождении, военкоматы и почти все остальное. Затем было интервью с репортером или двумя репортерами; быстрый обед в комнате, где хранились запасы чая со льдом в бутылках, смеси, протеиновые батончики и любые другие предметы, о которых я когда-либо упоминал, как бы случайно, в количестве, достаточном для бомбоубежища выживальщика; затем перерыв в туалете, где Марвин или Реджи давали мне гель, чтобы намазать лоб и нос, чтобы моя кожа не блестела на телевидении, хотя один из наших видеографов настаивал, что это канцероген.

Я слышал, как гул толпы становился все громче, когда я проходил под трибунами или трибунами к сцене. Звукооператор давал команду на объявление ("Голос Бога", как я узнал, так это называлось), я тихо слушал за кулисами, пока местный житель представлял меня, а затем звучали слова "следующий президент Соединенных Штатов", оглушительный рев, звуки песни U2 "City of Blinding Lights" и, после быстрого удара кулаком или "Go get 'em, boss", я проходил через занавес и поднимался на сцену.

Я делал это два или три раза в день, путешествуя из города в город, из штата в штат. И хотя новизна быстро улетучилась, энергия этих митингов не переставала наполнять меня удивлением. "Как на рок-концерте" — так описывали это репортеры, и, по крайней мере, с точки зрения шума это было точно. Но это было не то, что я чувствовал, находясь на сцене. Я не столько предлагал толпе сольное выступление, сколько пытался быть отражателем, напоминая американцам — через истории, которые они мне рассказывали, — обо всем, чем они действительно дорожат, и о грозной силе, которой они обладают, объединившись вместе.

Когда моя речь закончилась и я сошел со сцены, чтобы пожать руки вдоль линии канатов, я часто встречал людей, которые кричали, толкались и хватали меня. Некоторые плакали или прикасались к моему лицу, и, несмотря на все мои усилия отговорить от этого, молодые родители передавали воющих младенцев через ряды незнакомцев, чтобы я взял их на руки. Это волнение было забавным и временами глубоко трогательным, но оно также немного нервировало. На каком-то базовом уровне люди больше не воспринимали меня, как я поняла, со всеми моими причудами и недостатками. Вместо этого они завладели моей внешностью и превратили ее в сосуд для миллиона различных мечтаний. Я знал, что придет время, когда я разочарую их, не соответствуя тому образу, который мы с моей кампанией помогли создать.

Я также понимал, что если сторонники могли по кусочкам слепить из меня огромный символ надежды, то смутные страхи недоброжелателей могли с такой же легкостью перерасти в ненависть. И именно в ответ на эту тревожную правду я увидел, что моя жизнь изменилась больше всего.

В мае 2007 года, всего через несколько месяцев после начала моей предвыборной кампании, мне была назначена охрана Секретной службы под кодовым именем "Ренегат" и круглосуточная охрана. Это не было нормой. Если только вы не действующий вице-президент (или, в случае Хиллари, бывшая первая леди), кандидатам обычно не назначали охрану, пока они практически не обеспечивали номинацию. Причина, по которой мое дело рассматривалось иначе, причина, по которой Гарри Рид и Бенни Томпсон, председатель Комитета по национальной безопасности Палаты представителей, публично настаивали на том, чтобы Служба начала действовать раньше, была проста: Количество угроз, направленных в мою сторону, превышало все, с чем Секретная служба когда-либо сталкивалась ранее.