Земля обетованная

Когда рабочие разошлись, отправился домой и Баум; дом его стоял в саду, напротив фабричных корпусов, фасадом к улице.

Переодевшись у себя в легкую куртку, старик сунул ноги в вышитые шлепанцы, прикрыл еще густые седые волосы маленькой шапочкой, расшитой белыми бусинками, и пошел в столовую, где уже накрывали к ужину.

За столом сидел Макс и помогал виснувшим на его шее племянницам строить домики из деревянных кубиков.

Девочки беспрерывно хихикали и весело, как птички, щебетали.

В глубоком кресле сидела и вязала чулок мать Макса, женщина лет шестидесяти с приятным, но болезненным лицом, серебряными очками на длинном носу, седыми, гладко причесанными волосами над невысоким выпуклым лбом; из кармана ее голубого передника торчал клубок шерсти; считая петли и поблескивая спицами, она поглядывала маслянистыми глазками и сладко улыбалась бледными губами сыну и внучкам, сидевшей с книгой дочери, фрау Аугусте, своей кузине, с давних времен занимавшейся всем их хозяйством, улыбалась стоявшим рядом двум буфетам, печке, старинной горке, уставленной фарфоровыми собачками, разными фигурками и тарелочками, двум рыжим котам фрау Аугусты, ходившим за нею следом с мурлыканьем и тершимся спиной о ее подол, — она всегда всем улыбалась какой-го словно приклеенной к губам, застывшей мертвенной улыбкой.

В комнате царили уют и покой старого добропорядочного дома. Всех тут связывала привычная родственная близость, все понимали друг друга без слов.

Старик свои заботы оставлял в конторе, домой же всегда приходил со спокойным, улыбчивым лицом, рассказывал жене о кое-каких делах, иногда спорил с Максом, каждый вечер уже лет двадцать подшучивал над фрау Аугустой, забавлялся с внуками, в которых не было недостатка, — все его четыре дочери давно были замужем — и постоянно просматривал «Кёльнише Цайтунг», а также одну из польских газет. И каждый вечер слушал какой-нибудь сентиментальный романс из разных «фамилиенблаттов» [23], которыми увлекались жена и дочери.

Сегодня все начиналось как всегда: старик сел за стол и поманил внука, который возле печки раскачивался на большом коне-качалке.

— Иди к деду, Ясик, ну же, иди!

— Сейчас прискачу! — кричал малыш; он хлестал коня прутиком, колотил пятками по бокам, но конь не спешил тронуться, и мальчик соскакивал на пол, гладил его по голове, похлопывал по груди и покрикивал: — Но, лошадка! Слушайся Ясика, Ясик поедет к деду, дед даст нам конфеток.

Он ласково уговаривал лошадку, толкал ее изо всех силенок и молодецки вскакивал в седло. Таким манером он объехал всю комнату и добрался до дедушки.

— Тпрру! Герман, коня в конюшню! — закричал малыш, но дедушка снял его с коня и посадил к себе на колени.

Мальчик тут же начал вопить и рваться к лошадке, так как ее коварно утащили девочки, потянув за рыжий хвост на другую сторону стола, к дяде Максу, возле которого чувствовали себя более защищенными от прутика братишки.

— А это что такое, Ясик? — закричал Баум, вытаскивая из кармана игрушечную трубу и показывая малышу над его головкой.

— Тлубочка! Деда, дай Ясику тлубку! — стал просить внучек, протягивая руки к игрушке.

— Не хочешь сидеть у деда, не любишь деда, вот и не дам тебе трубу, дам Ванде.

— Деда, дай Ясику тлубку, Ясик любит дедушку, Ванда дула, она дедушку не любит. Деда, дай Ясику тлубку! — просил малыш со слезами; он привстал на коленях у дедушки, но все равно не мог дотянуться, тогда он полез дедушке на плечи, обнял за шею, стал целовать его лицо, умолять все более горячо, не сводя с трубы голубых разгоревшихся глазенок.

Наконец дедушка дал ему трубу.

Благодарить было некогда, мальчуган соскочил на пол, побежал отнимать коня, причем поколотил девочек, а коня оттащил к печке, накрыл желтым шелковым платком, который стянул с матери, и принялся бегать по комнате, трубя что было сил.

Девочки с плачем прильнули к коленям дедушки.

— Вандзя любит дедушку.

— Янусе дать!

Жалобно всхлипывая, обе стали карабкаться по дедушкиным ногам. Но он быстро стряхнул их с себя и отбежал в сторону.

Девочки уже знали, что это значит, они с визгом пустились догонять дедушку, который загораживался от них стульями, прятался за буфеты и ловко уходил от погони, пока наконец не разрешил себя поймать в углу; тут он сгреб обеих шалуний под мышки и принес к столу, после чего дал себя обыскать и вытащить из карманов кукол, которых им принес.

Радости не было предела — малышки собрались у маленького столика под окном, придирчиво рассматривали кукол, вырывая их одна у другой из рук.

Дедушка с бабушкой наслаждались от души, только Берта заткнула уши, углубясь в чтение, а Макс громко свистел, чтобы не слышать диких воплей, к тому же он злился на отца, догадываясь по его поведению, что тот, видимо, опять кому-то одолжил деньги или за кого-то поручился; всякий раз, когда такое случалось, старик приносил детям или, как теперь, внукам игрушки, избегал Макса и держался со всеми особенно ласково и сердечно, принимая участие во всех разговорах и таким способом стараясь избежать вопросов сына.

Сегодня было то же самое.