Земля обетованная

Так что невозможно вернуться в свою юность, невозможно вернуться назад, тех моментов больше нет. Они остались на путях, затерялись в сумерках, где закончил тлеть пепел Тира и Гоморры.

И дело не только в хромосомах. Не в субъективном взгляде. Но в возвращении под углом, в одно из параллельных времен, где существует какой-то другой Руфус Уэстерфилд.

Параллельность не подразумевает похожесть — только не тогда, когда вовлечены космические уравнения. Основная матрица, возможно, не меняется, но только Бог может разглядеть такое глубокое сходство. Как, например, общность между всеми млекопитающими. Млекопитающими являются как киты, так и морские свинки.

Так что, возможно, в бесконечном количестве поездов, движущихся по бесконечному числу путей, существует множество Руфусов Уэстерфилдов — но он вернулся не по пенсильванской линии.

Линия Нью—Йорк Централ была... параллельной, но гомо сапиенсам продали билеты только на пенсильванский путь.

Руфусу Уэстерфилду было двадцать пять. Он вытянулся во весь рост на качелях, висящих на веранде, и дремал жарким июльским утром. Одна рука была под головой, и он то и дело подтягивал себя за цепь, держащую качели.

Леность была лейтмотивом этого периода жизни Руфуса. Что казалось странным по контрасту с ясным, насмешливым лицом, чуть-чуть не похожим на его лицо сорока с чем-то лет назад, когда ему первый раз было двадцать пять. Тем не менее, вы бы с первого взгляда поняли, что Руфус и Билл — близкие родственники. Изменения были слишком слабыми, чтобы повлиять на это. Но черты лица Руфуса стали более острыми, и не только в физическом плане. И несовместимая с этим леность придавала ему высокомерный вид.

С учетом ситуации, это была нормальная леность, но она плохо сочеталась с молодостью Руфуса. В двадцать пять разум такой же энергичный и сильный, как и тело, и у Руфуса не должно было быть никакой вялости. Но в двадцать пять у обычного человека лишь начинается самый продуктивный период его жизни. Всю молодость он с нетерпением движется к завершению своего взросления.

Но в прошлом у Руфуса Уэстерфилда не было ничего незрелого. И его не ждала вся жизнь. Быстрый поток времени пролетел мимо него и скрылся из виду. Руфус двигался к беспомощности младенчества, а не к расцвету жизни. И каждый проходящий день ему казался длиннее и яснее, чем предыдущий. В то время как физические процессы тела шли все быстрее и быстрее, приближая его к детству, время для его разума замедлялось. Мысли юности, как писал Лонгфелло, долгие, очень долгие мысли.

Руфус вытянул руку и ловко взял с пола стакан, когда раскачивающиеся качели качнулись в нужную сторону. Лед приятно зазвенел, это был ром «Коллинс», уже пятый стакан за сегодня. Он смотрел, как на полу веранды дрожат тени листьев, и довольно улыбался, потягивая и перекатывая во рту сладковатый, крепкий напиток. По мере того, как годы шли назад, вкус ощущался все сильнее и явственнее. Рот младенца заполнен вкусовыми рецепторами, и они постепенно возвращались в рот Руфуса.

В последние два месяца он много пил. Частично потому, что ему нравилось это, а частично из-за того, что алкоголь был одним из немногих продуктов, которые его пищеварительная система могла выносить. И выпивка помогала смазать неотвязное ощущение, которому Руфус не мог дать названия, чувства, что многое вокруг него было неописуемо неправильным.

Руфус был умным молодым человеком. И к тому же обладал большой терпимостью. Он не видел смысла позволять чувству неправильности чрезмерно окрашивать его жизнь. Когда мог, то не обращал на это внимания. Отчасти это являлось просто достойным восхищения приспособлением к окружающей среде. Было ужасно жаль, что человек, через меняющиеся фазы которого так быстро двигался Руфус, останется наполовину неизвестным. Он был бы прекрасным человеком с памятью и мудростью, накопленной за семьдесят лет, энергичным умом и телом, саркастической проницательностью, и недавно развившимися теплотой и юмором. И со всеми этими захватывающими подробностями изменения, на источник которых никто до сей поры не натыкался. Руфус, вероятно, был смесью человека и сверхчеловека, наверное, взяв лучшее от каждого, но никто не сможет понять его целиком. Человек, которым он мог быть, двигался слишком быстро, чтобы толком успеть прожить жизнь Руфуса из параллельного мира. Поток, несший его вперед, нельзя остановить или замедлить.

Частично это было терпимой поправкой к жизни, позволившей ему спокойно принять то, что скоро случится. Но также можно было сказать, что он опережал развитие, только в обратном направлении. Потому что Руфус был намного умнее, чем обычный человек в двадцать пять — двадцать шесть лет, значительно опережая свои годы. Его разум находился на уровне гораздо более взрослых людей. И сейчас, приближаясь к двадцати четырем, он все еще опережал свой возраст. Но наоборот. Было заметно, как разум Руфуса медленно погружался в долгие мысли юности. Это очень помогало ему.