Земля обетованная...

Лишь к исходу дня, очутившись неподалеку от монастыря Нотр-Дам де Франс, Хаим вспомнил монаха из Измаила, с которым познакомился в столовке, вспомнил, как этот человек приветливо разговаривал с ним, узнав, что и он, Хаим, из Бессарабии, и пригласил при случае заглянуть к нему в гости в подворье русской церкви.

Хаим ускорил шаг, и вскоре они уже прошли Яффские врата старого города, миновали латинскую патриархию, вышли к храму Воскресения, где, как полагал Хаим, и должно было находиться подворье русской церкви. Но он ошибся. Спросив одного, другого прохожего, Хаим наконец выяснил, что им надо вернуться к высоким каменным вратам древнего Иерусалима, пройти немного по Яффской дороге и потом свернуть к местечку Миграш Хаарусим.

Едва доплелись они до русских построек, но и здесь, среди множества церковных и мирских учреждений, им довелось поблуждать от собора к монашеским строениям, потом к «Казенному» дому, к школе и к мастерским, пока наконец один из монахов на вопрос Хаима — не знает ли он монаха из города Измаила, не догадался, что тот, кого они ищут, есть не кто иной, как иеромонах Викентий Измаильский.

— Он! — Хаим обрадовался, услышав знакомое, но забытое имя. — Ну да, Викентий Измаильский!

Монах довел пришельцев до мужского флигеля и сам вызвался сообщить иеромонаху, что к нему пожаловали гости. Хаим тотчас узнал Викентия Измаильского. Когда тот — в светлом парусиновом облачении, на голове его по-прежнему был темно-зеленый бархатный колпак — показался на крыльце, Хаим напомнил об их беседе в столовке. Иеромонах просиял:

— Верно! Земляк же… Запамятовал я, стало быть. Да и бородку вы, гляжу, старообрядческую отрастили за это время… Вот оттого и не признал с первого взгляда… Не взыщите и простите меня великодушно: на время я должен вас покинуть. Вечеря у нас сейчас должна начаться…

Викентий провел гостей в садик и предложил здесь подождать его. Хаим был доволен тем, что получил возможность обдумать разговор с церковником. Рассказать ему о том, что случилось накануне? Вряд ли Викентий сочувственно посмотрел бы на их связи с арестованными коммунистами, а тем более на желание бежать не куда-нибудь, а именно в Советскую Бессарабию. Вместе с тем надо было придумать убедительную причину, которая заставила их просить о ночлеге.

Хаим так и не принял никакого решения, когда к ним вернулся Викентий и пригласил следовать за ним. Втроем они вошли в приемную — старинное помещение с низким сводчатым потолком и каменным потрескавшимся полом. Тяжелые скамейки с массивными крестообразными стойками на высокой спинке, ничем не покрытый узкий и длинный, как и скамья, стол, на котором лежала объемистая библия, на стене крупный барельеф распятого Христа и в углу образ божьей матери, перед которым теплилась лампада, — все это усугубляло мрачное впечатление от помещения, и без того напоминавшего собою погребальный склеп.

Усадив гостей, Викентий не стал расспрашивать, что привело их к нему, хотя и догадывался, что пришли они сюда не ради любопытства. Об этом свидетельствовал их утомленный вид и особенно озабоченно-беспокойное выражение лица Хаима. Да и время для праздного визита было явно неподходящее.

— Так-то вот, земляк! — начал иеромонах беседу, обращаясь к Хаиму. — Неспокойно на нашей с вами родной земле! Ранее румынцы хозяйничали в Бессарабии, а ныне небось слыхали, безбожные большевики туда пришли… Видать, суждено мне доживать свой век в молитвах рядышком со святым гробом господним и пребывать в превеликой тоске по родительскому очагу…

— А нам и этого не дано, — после непродолжительной паузы робко сказал Хаим. — О возвращении на родину мечтать не приходится, да и здесь оставаться тоже никак невозможно… Ушли мы из киббуца. Убежали! Не жизнь там, а ровным счетом каторга! Чужие мы там были, хотя и среди своих… За людей нас не считают, обращаются, как с рабами… Не выдержали мы, поссорились с начальниками, ну вот и решили бежать, куда глаза глядят. Что теперь будет, подумать страшно.

Викентий весьма одобрительно отнесся к тому, что его гости покинули киббуц и направили свои стопы в обитель господню. Однако из последующего разговора Хаим почувствовал, что, пользуясь безвыходным положением своих гостей, иеромонах не прочь склонить Хаима и Эзру навсегда остаться в подворье и принять христианство. Хаиму стало не по себе. «Та же картина, что в раввинате! — подумал он. — У нас, можно сказать, земля горит под ногами, а он, знай, свое мелет…»

Хаим молча слушал иеромонаха. «Пусть себе думает, что бросает зерна в благодатную почву, — размышлял он. — Лишь бы нам переночевать здесь. А завтра скажем ему «спасибо», и поминай как звали…»

— Однако ж для начала надобно вам поесть, — сказал Викентий, прервав свои речи о благодатной жизни монашеской братии. — Так заведено спокон веков в подворье. И никакой беседы не ведется, покамест пришелец не накормлен…