Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Все еврейские дети чувствовали то же самое. Рассказывали множество историй о еврейских мальчиках, которые были похищены царскими агентами и воспитывались в семьях гоев, пока они не стали достаточно взрослыми, чтобы пойти в армию, где они служили до сорока лет, и все эти годы священники пытались с помощью взяток и ежедневных пыток, заставить их принять крещение, но – тщетно. Это происходило во времена Николая I, но люди, прошедшие эту службу, были не старше моего деда, когда я была маленькой девочкой, они сами рассказывали о пережитом, и было ясно, что это правда, и сердце разрывалось от боли и гордости.

Некоторых из этих солдат Николая, как их называли, отрывали от матери, когда они были совсем ещё маленькими мальчиками лет семи-восьми. Их отвозили в отдалённые деревни, где их друзья никогда не смогли бы их найти, и передавали какому-нибудь грязному, жестокому крестьянину, который использовал их как рабов, и держал в хлеву со свиньями. Мальчиков никогда не оставляли вдвоём и давали им чужие имена, чтобы полностью отрезать их от родного мира. А затем одинокого ребенка отдавали священникам, где его пороли, морили голодом и запугивали – маленького беспомощного мальчика, который звал свою маму, но все равно отказывался креститься. Священники обещали ему вкусную еду, хорошую одежду и освобождение от труда, но мальчик отворачивался и тайно произносил свои молитвы – молитвы на иврите.

По мере того, как он взрослел, его подвергали всё более жестоким пыткам, но он всё равно отказывался креститься. К этому времени он уже забыл лицо матери, и из всех молитв, возможно, только «Шма»* осталась в его памяти, но он оставался евреем, и ничто не могло заставить его измениться. После ухода в армию его подкупали обещаниями повышения по службе и наград. Он остался рядовым и выдержал жесточайшую дисциплину. Когда его демобилизовали из армии в возрасте сорока лет, он был сломленным человеком без дома, он не имел представления о своем происхождении и всю оставшуюся жизнь скитался по еврейским поселениям, разыскивая свою семью, он прятал шрамы от пыток под лохмотьями и просил милостыню, переходя от двери к двери. Если он был одним из тех, кто сломался под жестокими пытками и позволил себя крестить ради передышки от страданий, то Церковь никогда больше не отпускала его, как бы громко он ни протестовал, утверждая, что он все еще еврей. Если его заставали за проведением еврейских обрядов, то подвергали самому суровому наказанию.

Мой отец знал одного человека, которого забрали ещё маленьким мальчиком, но он никогда не уступал священникам даже под самыми страшными пытками. Поскольку он был очень умным мальчиком, священники были крайне заинтересованы в его обращении в свою веру. Они пытались подкупить его взятками, которые взывали бы к его честолюбию. Они обещали сделать из него великого человека – генерала, дворянина. Мальчик отворачивался и произносил свои молитвы. Потом его пытали и бросили в камеру, а когда он заснул от истощения, пришел священник и крестил его. Когда он проснулся, ему сообщили, что он христианин, и принесли распятие, чтобы он его поцеловал. Он отказался, отбросил распятие, но ему сказали, что он обязан делать то, что предписывает христианская вера, ибо отныне он крещеный еврей и принадлежит Церкви. Остаток жизни он кочевал между тюрьмой и больницей, он всегда держался за свою веру, произнося еврейские молитвы наперекор своим мучителям и расплачиваясь за это плотью.

В Полоцке были мужчины, увидев лица которых, можно было состариться за минуту. Они служили Николаю I и вернулись некрещёными. Белая церковь на площади, какой её видели они? Я знала. Я всем сердцем проклинала церковь каждый раз, когда мне приходилось проходить мимо неё. И я боялась – очень боялась.

В базарные дни, когда крестьяне приходили в церковь, и колокола звонили каждый час, у меня было тяжело на душе, и я не могла найти покоя. Даже в доме моего отца я не чувствовала себя в безопасности. Гул церковного колокола разносился над крышами домов, он всё звал, и звал, и звал. Я закрывала глаза и видела заходящих в церковь людей: крестьянок с их ярко расшитыми фартуками и стеклянными бусами, босоногих маленьких девочек с цветными платочками на головах, мальчиков в шапках, слишком глубоко натянутых на их светлые волосы, подпоясанных верёвкой мужиков в лыковых лаптях – их была цела толпа, они медленно продвигались вверх по ступенькам, крестясь снова и снова, пока их не поглотил черный дверной проём, и на ступеньках остались сидеть только нищие. Бум, бум! Что делают люди в темноте в окружении бледных икон и жутких распятий? Бум, бум, бум! Их колокол звонит по мне. Они будут пытать меня в церкви, когда я откажусь целовать крест?