Земля перестанет вращаться

— Я осуждена за массовые убийства. Милиция доказала, что я лишила жизни девятерых человек. Но, как мне сказали эти двое, очкарик и носатый, спустя почти тридцать лет у меня появился подражатель. Кто-то убивает людей похожим образом.

Баржа была шокирована. Она тоже лишила жизни двоих, но не преднамеренно. А сейчас перед ней маньячка… А как ее иначе назвать? Серийная убийца. Монстр. У которой еще и подражатель появился!

— Ты собираешься к нему присоединиться? — спросила Баржа, старательно скрыв страх и брезгливость.

— О нет, что ты. Я хочу его остановить.

— А ты сможешь?

— Кто, если не я?

— Менты, например?

— Меня они ловили долгие годы. И этого, нового, уже полтора.

— И что ты будешь делать, чтобы оказаться на свободе?

— Перестану сидеть, смиренно сложив лапки. Я же ничего не предпринимала вообще. А могла бы. Как мне сообщили те же полицейские, нас, баб, больше чем на двадцать пять лет сейчас не сажают.

— Ты уже говорила это. Минуту назад.

— Таблеточки… Об этом я тоже… или нет?

— Даже тех, кто убил девятерых, еще и преднамеренно, отпускают через четверть века?

— Когда мне укол влупили, я не сразу уснула. Слышала, как эти двое, очкарик и носатый, говорили о какой-то маньячке, которая старух молотком мочила. Так на ее счету семнадцать жертв. Получила двадцатку. А я оттрубила уже двадцать девять.

— И еще года два промыкаешься, пока твой вопрос рассматривать будут, — хмыкнула Баржа. — Так что не мечтай выйти раньше меня.

— Я нужна полиции, а ты нет. Сегодня же позвоню майору Багрову, он меня вытащит отсюда.

— Если его за пару дней повысят хотя бы до генерал-майора, — фыркнула Баржа.

— Поспорим?

— На что? — азартно спросила Баржа. Она постоянно заключала пари и обожала покер. Обычно проигрывала, но это ее не останавливало от того, чтобы ввязаться в очередной спор или карточную игру.

— Если я окажусь на воле раньше тебя, пусть и с каким-нибудь следящим браслетом на ноге, ты сострижешь свой крысиный хвостик.

Глаза Баржи расширились. Никто не смел так говорить о ее прическе. От природы у нее были жидкие волосы. С возрастом они еще сильнее поредели, и уже видны были явные залысины. Но сзади волосы росли довольно густо, и она их отращивала, а остальные стригла под машинку. Длинные пряди Баржа забирала в хвост или косу и называла свою прическу самурайской.

— Я же все равно проиграю пари, чем ты рискуешь? — резонно проговорила Казачиха.

— И то верно. Но что получу я, если выиграю?

— А чего бы ты хотела?

— Ты знаешь.

— Секс? Все еще?

— Да брось, — расхохоталась Баржа. — Бревна нужны только во время потопа. Я хочу услышать твою историю. От начала и до конца. — И, погрозив пальцем, добавила: — Правдивую, коза!

— Зарубились.

Вскоре Баржа ушла.

А Лариса снова отвернулась к стене. Закрыв глаза, стала думать о Клавдии.

Интересно, какой она стала? Прошло почти тридцать лет с того момента, как они последний раз виделись. Постарела, конечно. Восьмой десяток как-никак. Но Ларе почему-то казалось, что сестра по-прежнему хороша собой. Почему-то она представлялась ей седой и коротко стриженной. Модно одетой, но не молодящейся. Гоняющей по Москве на ретроавтомобиле.

Как лихо Клава водила когда-то! Машин разбила, конечно, много. Но никого не сшибла и себя не покалечила. Тачки свои не жалела. Только по одной убивалась — кабриолету «ЗИЛ-111» небесно-голубого цвета. Лариса помнила, как сестра катала ее на нем. Все шеи сворачивали, глядя на двух красоток в открытой машине. А Клава еще на голову длинный шарф повязывала, чтобы концы развевались, надевала темные очки-капли, губы красила алым и походила на кинодиву. Лариса глаз от нее оторвать не могла…

Пожалуй, она влюбилась в Клавдию именно в тот «кабриолетный» период.

Тогда Клава уже отошла после смерти мужа. Снова расцвела, стала интересоваться мужчинами. Сняла черное, в котором ходила не сорок дней, а полгода. Мрачные цвета категорически ей не шли. Делали старше и худее. Последнее, на взгляд Лары, было совершенно лишним. Фигура Клавы была прекрасна и не нуждалась в коррекции. Ее тело так и напрашивалось на то, чтобы его обернули в крепдешин цвета пудры, струящийся бежевый шелк, в белоснежное кружево…

Ларису никогда не тянуло к женщинам. Более того, она считала, что те, кто желает себе подобных, больны. Она не презирала их, а жалела. Как глухонемых или астматиков. Они, естественно, не хуже остальных, но им повезло меньше, чем обычным людям, которые слышат, говорят и могут с легкостью дышать. Она много думала о сестре. Можно сказать, та не покидала ее мысли. Но Лариса не вожделела ее… До поры до времени.

Впервые она поймала себя на желании погладить Клавдию по колену, когда они ехали на «ЗИЛе» на дачу. Дорога была пустой, и Клава разогналась. Пышная юбка вздулась, обнажив ее прекрасные ноги. Длинные, гладкие, загорелые. До них хотелось дотронуться. Но Лариса сдержалась. Через несколько дней она задушила в себе желание слизнуть с подбородка сестры каплю варенья. Но когда ее стала манить Клавина грудь, такая пышная, тяжелая, увенчанная крупными темными сосками, Лариса запаниковала…

Что это с ней?