Земля плоская. Генеалогия ложной идеи

Эко делает вывод, что «ложные истории – это прежде всего легенды, а легенды, как и мифы, весьма убедительны»398. Между тем в случае с мифом о плоской Земле (а может быть, и не только), как мы попытались показать, смешиваются сложные факторы, начиная с анахроничного пристрастия ко всему, что сродни теории заговора (Церковь как господствующая сила, стремящаяся непременно навязать картину мира, далекую от реальности), и заканчивая своеобразным умственным утешением, когда ты не думаешь, будто «раньше было лучше», а, наоборот, уверен, что «мы» были откровенно глупее, жили в менее свободном мире и человечество еще оставалось «темным», – все эти обнадеживающие мысли придают ценность миру, в котором мы живем, и повышают самооценку, ведь мы говорим себе, что принадлежим к обществу, нынешний коллективный разум которого превосходит «прежний», хотя хронологически это довольно размытое понятие (так же, увы, как до сих пор – понятия «средневековье» и «Возрождение»). Прежде всего, история этого мифа заставляет сегодня задуматься об общественном конформизме, покладистости ума и образовательном консерватизме, поддерживающем из поколения в поколение информацию, которую стало очень легко проверить.

Этот момент, безусловно, представляет сложность для нас как преподавателей. Как изменить преподавательские привычки, которые часто продолжают жить в устной речи, даже если учебники начинают (понемногу) обновляться (с отставанием примерно в две тысячи лет)? Ответ – безусловно, повышая уровень общей научной культуры и, в частности, связывая эту культуру с изучением самих наук. Нам хотелось бы выступить в защиту истории науки, сложной дисциплины, требующей двойного подхода – научного и исторического одновременно. Во Франции она представлена только в сфере высшего образования, да и то не во всех университетах. В начальном и среднем образовании она воспринимается как увлекательное дополнение к преподаванию «сложных» наук, не требующее особой подготовки. Часто история науки сводится к пересказу любопытного случая, который «дополняет» или «иллюстрирует» учебный процесс: большинство из тех, кто выхватывает из нее крупицы, формируя представления многих поколений, не видят в ней дисциплину. К тому же она по-настоящему, на рефлексивном уровне, не объясняет, как устроена наука. Иногда, как мы убедились на ряде примеров, ее популяризацией занимаются авторы, не владеющие ни ее инструментами, ни методами, – видимо, полагая, что они достаточно разбираются в истории (Мишле) или в науке (Аллегр) и что им хватит живого интереса к теме в сочетании с изящным пером (Кёстлер).

Долгое время история науки рассматривалась в аспекте причинности учеными, пытавшимися повернуть время вспять в поисках предпосылок (и «прототипов») тех результатов, которым впоследствии нашлось подтверждение. Такая история науки в «предбудущем» времени оставляет за пределами нашего внимания труды, особенно теоретические, не призванные открывать научные истины, обедняя тем самым прочтение древних текстов. К тому же упрощается понятие научной революции, определенное Томасом Куном как «смена парадигмы» и регулярно применяемое к периоду 1550–1650 годов, времени между Коперником и Галилеем. Таким образом, несмотря на явную расплывчатость понятия парадигмы, отправная точка современной науки оказалась в центре Европы, а все прежние идеи предстали схоластическим лепетом, предвосхитившим появление других понятий, их авторам по определению неведомых. Сегодня исследовательское поле во многом изменилось, но восприятие рассматриваемой дисциплины в образовательной среде и далеко за ее пределами все еще хранит отпечаток таких трактовок.

Без строгого подхода и осмысления того, что является ее предметом, история науки быстро превращается в «вопрос идеологии, суть борьбы за влияние и манипулирование массами», – с горечью констатирует Патрик Тор, говоря о трактовке положений дарвиновской теории399. Проблема становится еще более щекотливой, когда рассматриваемый научный вопрос входит в резонанс с поворотными моментами в обществе, – как процесс отделения Церкви от государства, бурно проходивший на протяжении последних лет XIX и всего XX веков, с новыми всплесками в начале века XXI.

Не приходится сомневаться, что преподавание истории как таковой только выиграло бы, будучи менее дискурсивным и с большей систематичностью опираясь на письменные источники, к которым в первую очередь критически подходили бы преподаватели, а затем и ученики. Ибо бесчисленны стереотипы, которые большинство людей не ставит под сомнение.