Земля под крылом

Это случилось 15 октября. Группа из восемнадцати «Ил-2» под моим командованием, которую прикрывали десять истребителей, разбомбила немецкие артиллерийские расчеты и минометные позиции в шести-семи километрах за Днепром, а затем, снизившись, начала расстреливать их реактивными снарядами, из пушек и пулеметов. Земля корчилась от бесчисленных бомбовых взрывов, пенилась от потока снарядов и пуль. Но и нам приходилось туго: фашисты вели бешеный зенитный огонь.

На третьем заходе, выводя машину из пикирования на высоте тридцати-сорока метров, вдруг ощутил на лице брызги бензина. Они врывались через боковую форточку. «Что случилось?» — сам себе задал вопрос, но по привычке, используя инерцию и мощность мотора, набрал высоту. В то же время слышу, как Саленко отстреливается из задней турельной установки. Включил бензиновые часы (счетчик бензина) на нижний бак, в который заливалось триста литров горючего (всего на «Ильюшине» имелись три бака, вместимостью в семьсот, литров). И, о ужас! Стрелка счетчика полетела по циферблату, как секундная стрелка на обычных часах. Все ясно: пробит нижний бензиновый бак, горючее выливается, в любую секунду самолет может вспыхнуть.

Стрелка счетчика между тем дошла до отметки «шестьдесят», вздрогнула и… остановилась. Новая загадка! Значит, в баке осталось шестьдесят литров горючего. Невозможно мало! Ведь мотор ежеминутно поглощает шесть литров. Хорошо, что я не вспыхнул, как факел. Однако только до аэродрома нужно лететь, по крайней мере, четырнадцать-пятнадцать минут. Значит, вынужденная посадка. Но куда? Развернуться вправо от передовой, в сторону противника, и там садиться, чтобы потом поджечь самолет, а самому скрываться у местного населения? Нет, это категорически не подходит! А руки уже сами разворачивают штурмовик влево, к Днепру. Правда, и здесь положение не ахти какое: за рекой в руках наших войск две деревеньки, которые за день переходят из рук в руки по нескольку раз. Так что при посадке как раз можешь угодить в руки фрицев. Посмотрел на высотомер — высота четыреста метров. Нет, садиться здесь, на правом берегу, не стану. Будь что будет: не дотяну до своего берега, откажет мотор, не получая горючего, плюхнусь в воду, буду добираться к левому берегу вплавь.

Передаю командование группой своему заместителю, а сам продолжаю лететь к Днепру. Под нами кромка правого берега. Никто не обращает внимания на одинокий самолет: зенитки по нему не бьют, истребителей противника не видно.

Я тяну, тяну «Ильюшина» туда, к своим, на левый берег. Шея устала от бесконечного вращения головой — вверх, вниз, налево, направо и снова-вверх, налево, вниз, направо.

Мне хотелось кричать от радости, когда мы перевалили через середину реки: теперь, даже если мотор остановится, я смогу спланировать к своим, на левый берег.

Огромная тяжесть во всем теле. Но мотор работает. Чувствую — из последних сил, но тянет. А садиться некуда. Под крыльями большое село. Разворачиваюсь влево вдоль Днепра и облегченно вздыхаю: под нами хутор и впереди большая полоса озими. Правда, вся она изрыта окопами, траншеями, воронками от снарядов и бомб, но ни времени, ни возможности иного выбора нет. Надо рисковать, тем более, что садиться буду на «живот» и это почти исключает вероятность перевернуться, заживо сгореть с самолетом. И еще одно несчастье: при вылете на задание отказал прибор скорости, вел группу, ориентируясь показаниями скорости по горизонту. Но идти на вынужденную, не зная своей скорости!

Все-таки посадил машину, правда, с плюхом, где-то примерно в километре от реки. Местность обстреливалась. Но, видимо, одинокий самолет не представлял для немцев важной цели и их мины не долетали до нас метров двести.

Пытаюсь связаться по радио с пролетающими над нами «Ильюшиными», но безрезультатно. Я отчетливо слышу их разговоры, да, наверное, и они меня слышат, но им не до меня. К тому же, не так просто увидеть одинокий штурмовик на зеленом поле.

Делать нечего, надо найти иной выход из создавшегося положения. Оставляю Саленко у самолета, а сам отправляюсь искать ближайший армейский штаб и очень скоро натыкаюсь на штаб 7-й гвардейской армии; доложил начальнику штаба о том, что видели на том берегу Днепра, и попросил помощи добраться до своего аэродрома. Тот внимательно выслушал, записал, что считал необходимым. На следующий день нас перебросили на родной аэродром. А примерно через педелю техники восстановили мой «Ил» и привезли на память «подарок» — 20-миллиметровый снаряд зенитной пушки «эрликон», который угодил в левую часть самолета, пробил броню и нижний бензобак. Два счастливых обстоятельства спасли тогда нас: снаряд оказался не зажигательным, а бронебойным и попал он не в дно бака, а на десять сантиметров выше, что сохранило часть бензина, на котором я и перетянул через Днепр.

Вскоре нашу штурмовую авиадивизию посадили за Днепром в районе Пятихатки.