Земля под крылом

— Действительную отслужил?

— Да. Последнее время был командиром отделения.

— Член партии?

— Да. Приняли в армии.

— Что вы думаете о том, чтобы поехать в авиационное училище. Вы рабочий, член партии. Авиация наша быстро развивается. Какое ваше мнение?

Я поначалу растерялся: очень уж это было неожиданно. Но потом ответил:

— Если надо, то согласен.

Вот так вскоре я и оказался курсантом Оренбургского авиационного училища, с этого и началась моя летная жизнь, которая не прерывалась тринадцать лет.

* * *

После училища служил в Новочеркасске. Правда, летал слабо: не клеилось с техникой пилотирования, поэтому попал в особый тренировочный отряд. Да и откуда можно было стать сильным летчиком, если за год мы налетали всего 20–30 часов. Но я твердо верил, что в конце концов научусь летать, по крайней мере, не хуже других.

Правда, дело чуть-чуть не повернулось по-другому: мне предложили пойти учиться в военно-политическое училище в Ленинград. Моя кандидатура была одобрена, уже заполнено личное дело и подготовлена вся необходимая документация, и вот состоялась окончательная беседа с представителем политуправления.

А какое ваше личное желание, товарищ Девятьяров? — спросил он.

Подумав, ответил:

— Мне хотелось бы по командной линии, но если надо, то согласен заняться политической работой.

— Вы недооцениваете партийно-политическую работу. Отложим пока ваше личное дело.

Так на этом все закончилось. Меня вскоре направили летчиком в тяжелый бомбардировочный полк.

В апреле 1940 года меня с двумя товарищами откомандировали инструктором в школу пилотов. За год, ведя курс по сокращенной программе, я выпустил группу, обучая курсантов полетам на самолетах По-2 и Р-5. Тут уж пришлось полетать! Только посадок сделал 1237, а в воздухе пробыл более 280 часов.

После расформирования школы осенью 1940 года меня назначили командиром корабля ТВ-3 в школу стрелков-бомбардиров.

Здесь меня и застала Великая Отечественная война. Конечно, мы все думали, что нас, опытных летчиков, немедленно направят на запад, на фронт и мы будем бить ненавистного врага, бомбить его войске, взрывать штабы и склады, а если разрешат, то побываем и в небе над фашистской Германией. Но вместо того школу эвакуировали на Урал и там слили с училищем штурманов. Меня назначили командиром отряда, в котором было около 150 курсантов и 10 человек летного состава. Мы готовили летчиков для ночных бомбардировочных полков, которые защищали Москву.

Однажды (это было зимой 1942 годи) мне и летчику Бондаренко (он являлся старшим) приказали на двух самолетах Р-5 перебросить во вновь организованные авиационные мастерские эмалит, который необходим для ремонта самолетов. Но когда мы сели на конечном аэродроме, я заметил, что на моей машине лопнула откачивающая масляная трубка, масло лилось. Процедура ее ремонта была довольно сложной: надо было снять трубку, слить воду, чтобы не заморозить мотор и радиатор, а после того, как трубку запаяли — привезти горячую воду, залить ее и только тогда запустить мотор. В общем понадобилось для всего этого около двух часов. Бондаренко ждать не стал, улетел обратно. Без меня он улетел с промежуточного аэродрома, куда я добрался к ночи и где переночевал. А утром вручили телеграмму, которой начальник штаба запретил дальнейший полет до особого распоряжения.

Оказывается, Бондаренко улетел к месту назначения вопреки запрещению метеостанции, попал в сильнейший снегопад, сделал вынужденную посадку, угодив в каменноугольный карьер. Конечно, самолет оказался сильно поврежденным. И это в то время, когда мы считали каждую машину больше чем на вес золота. Вполне понятно, что Бондаренко больше не поднимался в воздух.

В нашем летном деле нет мелочей, каждая небрежность влечет за собой порой трагические последствия.

И хорошо бы только для себя. Но неряшливость, неумение сосредоточиться, недисциплинированность ведут часто и к гибели товарища. Это особенно мы ощутили позднее, во фронтовой обстановке.

Боевым курсом

Шел второй год Отечественной войны. Мы перетерпели горечь лета сорок первого, когда фашистская авиация безнаказанно хозяйничала в воздухе, расстреливала с бреющего полета колхозные обозы, уходившие на восток, эшелоны с заводскими грузами и санитарные поезда, когда на приграничных аэродромах мы потеряли значительную часть своих боевых машин, когда над отступающими частями Красной Армии днем и ночью висели эти стервятники «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке-вульфы».

Потом наступил декабрь, и голос Левитана торжественно и строго сообщил о московском сражении, об отступлении фашистской армии, о ее первом крупном поражении во второй мировой войне, ко трое стало предвестником краха «тысячелетнего» рейха Гитлера.