Земля помнит всё

Переосмысляя революционное прошлое туркменского народа с высоты нынешнего дня, Тиркиш Джумагельдиев смело включает в образный строй своего повествования и этот актуальный мотив развенчания националистических идей. Не мог не включить — ведь ему, писателю-современнику, хорошо известно, что миф о надсоциальном единстве нации взят сегодня на вооружение идеологами антисоветизма. Свою полемику с буржуазной националистической пропагандой писатель ведет силой самих образов и идей повести, самой художественной логикой выведенных в ней характеров и обстоятельств, в драматичном развертывании которых убедительно и полнозвучно торжествует непререкаемая правда народной истории. Она — в единстве социальных и национальных интересов туркменского народа, в широте классовых позиций бедноты, емко вобравших в себя духовные запросы нации. Тем резче выделен в повести еще один важнейший аспект спора Мердана и Якуба — проблема выбора, который призван совершить человек перед лицом этой правды народной истории.

Единственно верный выбор Мердана — это едва ли не самый решающий и неотразимый его аргумент в споре с Якубом. И хотя порой Мердану "нечего было возразить" Якубу, который, конечно же, "знал и видел больше", его позиция всегда неуязвима, потому что, в конечном счете, ее определяет не сумма книжных знаний и умозрительных представлений о жизни, а здоровое классовое чутье, исторически выражающее безотказное чувство времени. "Не допустят люди несправедливости" — вот исходный момент его убежденности в правильности своей позиции.

"Не часто дается людям повод для таких высоких дел! Спеши творить добро!" — звал Гёте.

Восприняв от великих гуманистов прошлого эту неистребимую устремленность к добру, Октябрьская революция впервые открыла необозримое поле для добрых дел. Совершившись под знаменем гуманизма, она отвергла насилие над человеком. Не случайно такой энергичный протест вызывает в душе Мердана анархизм его сверстника Ахмеда, в котором он, молодой большевик, чутко улавливает всего лишь всплеск отчаянного бунтарства, готового переступить роковую черту, где стирается граница между сознательной революционной борьбой и неуправляемой стихией мести. "Преступление не ведет к справедливости", — говорит в повести старый Кадыр-ага, и эти его слова, выражая народную точку зрения на мир и человека в мире, народное понимание добра и зла, западают в сознание Мердана так же глубоко, как и потрясший его крик обездоленной Матери: "Кругом кровь!.. Мы учим сыновей добру, а они убивают друг друга!"

Правда революции моральна и нравственна, она освящена извечным стремлением творить добро и потому так полно совпадает… с правдой народной. И если в драматическом накале борьбы ей приходится утверждать себя не только силой слова, которую она единственно признает над собой, то это говорит лишь о том, что история, как мы давно помним, менее всего напоминает тротуар Невского проспекта, что ей ведомы ее собственные пути и перепутья, не зависимые от нашей доброй воли и благих пожеланий. Сила оружия, к которой прибегает Мердан, — вынужденная, применять ее заставляет сама контрреволюция яростью своего сопротивления. Не потому ли и финальный выстрел Мердана, которым он разрешает свой спор с Якубом, исторически неизбежен, так же, как и последний выстрел Марютки из повести Бориса Лавренева "Сорок первый"? Неизбежность же всегда драматична.

В этом обнажении героики и драматизма народной истории состоит главный внутренний смысл повести Тиркиша Джумагельдиева. Ее художественная многозначность созвучна идейно-нравственному полифонизму многих произведений нашей многонациональной литературы, обращенных к исходным рубежам советской истории и через ее социальные конфликты и нравственные коллизии передающих накал борьбы в защиту того всепобеждающего добра на земле, которое спешит творить человек. В ряду этих произведений не только трилогии Абдижамила Нурпеисова "Кровь и пот" и Джалола Икрами "Двенадцать ворот Бухары", романы Хидыра Дерьяева "Судьба" и Клыча Кулиева "Черный караван", которым более всего близка повесть "Спор" по своему материалу, погруженному в события Октябрьской революции и гражданской войны в республиках Средней Азии и Казахстана. Близка она и таким явлениям современной русской прозы, как романы Г. Маркова "Сибирь", С. Залыгина "Соленая Падь" и "Комиссия". Их сближает гуманистический пафос, рожденный созидательной энергией и творческим размахом Великого Октября, который, как говорил В. И. Ленин, прошел "победным триумфальным шествием большевизма из конца в конец громадной страны", поднял "к свободе и самостоятельной жизни самые низшие из угнетенных царизмом и буржуазией слоев трудящихся масс", явивших "не только образец исполнения долга, но и образец высочайшего героизма, невиданного в мире революционного энтузиазма и самопожертвования"…[6]