Земля помнит всё

Нельзя не сказать, однако, что, стремясь к экономному, динамичному повествованию, писатель облегчил и упростил себе задачу тем именно, что поставил героя-рассказчика не в привычные для него обстоятельства повседневной жизни, а в ситуацию, исключительную по остроте и драматизму. В раскрытии этой исключительной ситуации, далее, он не всегда сумел устоять перед соблазном искусственного нагнетения внешнего драматизма, тотчас же и отозвавшегося на стилистике повести обилием романтических трюизмов, столь же наивных, сколь и претенциозных. "Натруженное невзгодами" сердце, то занывшее в тоске, то запылавшее гневом, непременно "смертельные" тоска и отчаянье, неизменно "леденящая душу" картина бурана — все эти речевые излишества дурной книжности свидетельствовали скорее б романтической импульсивности, чем о глубине реалистического постижения характера, психологически достоверном раскрытии внутреннего состояния души.

Перед молодым прозаиком возникла необходимость поиска таких емких форм эпического повествования, в которых невыдуманный драматизм судеб и событий органически сочетался бы с аналитической основательностью их исследования. К этому Тиркиш Джумагельдиев пришел в повести "Спор" — самом зрелом его произведении из числа созданных в 60-е годы.

Драматизм сюжета в ней также исключителен по своему накалу. Но это уже не исключительность жизненного случая, как то было в повести "Следы в пустыне", а исключительность самого времени, которое непримиримо сталкивает героев писателя. Сталкивает в поединке спора, чтобы утвердить свою высшую гуманную правду как правду революции, Октября, ленинских идей.

Историко-революционная тема в советской литературе никогда не была темой календарной. Извечное стремление нашей многонациональной прозы раскрыть судьбу человеческую в ее неотделимости от судьбы народной, увидеть жизненный путь современного Героя необходимым звеном в единой цепи исторического процесса неизменно обращает исследовательское внимание художников к тем исходным рубежам советской истории, каким для каждого из народов страны стали овеянные высокой романтикой и суровым героизмом годы Октябрьской революции и гражданской войны. Истекшие десятилетия укрупнили масштабы давних событий, полнее выявили их всемирно-историческое значение, их общегуманистический — социальный и нравственный — смысл. Не потому ли и непримиримый идейный спор двух героев, определивший у Т. Джумагельдиева самое сюжетное развитие повести, есть прежде всего спор о созидательном пафосе революции? О роли народа в истории и месте человека в жизни. О новых критериях гуманизма, нормах морали и нравственности.

"Это стадо в любую сторону можно гнать, была бы палка в руках!" — проповедует белогвардейский офицер Якуб, кладя начало спору. "Нет, Якуб, ты просчитался! Дело в том, что мы не бараны. Все было ваше: оружие, деньги, законы. А народ не побоялся вас. Вас выгнали из деревни. Ты проспорил, Якуб!" — завершает этот словесный — и не только словесный! — поединок юный большевик Мердан…

Таковы исток и исход спора. Между ними — три бурных, напряженных в накале борьбы дня, в которые, говоря терминами эстетики Гегеля, уплотнено "эпическое время" действия. Они, эти три дня, стали для Мердана высоким, вспененным гребнем всей жизни — высшей точкой духовного прозрения, нравственного озарения, до которой неизбежно поднимается человек в своем неостановимом порыве к правде, в неистребимом стремлении нести открытую и постигнутую им правду людям.

Не то Якуб. Он допускает несколько правд и несколько справедливостей, ибо, невыстраданная им самим, правда для него всегда там, где власть и сила. "Когда власть была у царя, его и не называли иначе как справедливым. Справедливейший был властелин…" Голос раба? Не просто.