Земля помнит всё

То был не просто могучий, величественный, с пышной листвой тутовник. "Он был виден за много километров, и путники, которым впервые случалось быть в здешних краях, находили село по этому дереву. Тутовник тети Джахан давно уже стал приметой и главной достопримечательностью села, и люди порой забывали, что прежде всего это дерево, живое и плодоносное. Вспоминали об этом лишь к лету, когда ветви тутовника сплошь покрывались сочными ягодами. Но сходили ягоды, и тутовник снова превращался в примету села, в главную его достопримечательность". И погибал этот тутовник не как засохшее дерево, которое отжило свой долгий век, но "трудно и медленно умирал", сраженный болезнью. Как бывалый воин, на теле которого остались шрамы от ран, вынесенных из битв. Или как вечный труженик земли, капля за каплей отдавший ей все свои силы.

"Первой погибла верхняя ветвь, самая большая и сильная. Прежде округлый и ладный, тутовник сразу стал каким-то однобоким. Засохшие ветви положено обрубать, эту рубить не стали — дерево было обречено, земля кругом засолилась.

На следующую весну засохшей оказалась большая часть ветвей. Лишь те, что были простерты к селу, по-прежнему ярко зеленели, хотя листва на них заметно поредела. "Держится, — уважительно говорили односельчане. — Такого не сразу уложишь!"

Огромное старое дерево — гордость и украшение села — давно уже стало в этих местах олицетворением силы, красоты и благородства. С кроной могучего тутовника сравнивали увенчанные тельпеками гордые головы старцев. И вот теперь, когда пришел смертный час, дерево держалось, как человек, понимающий, что такое честь и мужество.

А потом на пустырь, белевший проплешинами соли, пришли люди, до позднего вечера и снова до полудня не смолкали их топоры, пока гигантский пень не остался торчать посреди белесого, поросшего чаиром поля; двум тракторам не сразу удалось выворотить этот пень, намертво вцепившийся в землю высохшими корнями. Живописно слово Тиркиша Джумагельдиева, лирична интонация его повествования, органичны в его реалистической поэтике аллегории и символы. В их ряду — образ величественного тутовника из романа "Земля помнит все", подсказывающий немало аналогий и сопряжений.

Вспомним "царский листвень" в повести Валентина Распутина "Прощание с Матёрой": "Вечно, могуче и властно стоял он на бугре в полверсте от деревни, заметный почти отовсюду и знаемый всеми". Ни топору, ни бензопиле и даже огню не поддался он, "не признавая никакой силы, кроме своей собственной", "выстоявший, непокорный", так и остался один "властвовать надо всем вокруг" на опустошенном, обезлюдевшем острове…

А еще раньше была чинара — заглавный символический образ "романа в легендах, рассказах и повестях" Аскада Мухтара. В несмолкаемом шелесте ее могучих ветвей писатель чутко улавливал напряженные ритмы современной эпохи. Но, слыша их, стремился исследовательски глубоко проникнуть и в подпочвенные пласты, в ту разветвленную корневую систему, которая своими живительными соками вспоила многовековое древо жизни. Так возникала в романе перекличка времен — истории и современности, и в идейно-нравственный полифонизм повествования вливался жизнеутверждающий мотив неразобщенности, единства их лучших традиций.

Велик соблазн, уловив созвучное, близкое, общее, произнести привычное слово "влияние". Не будем, однако, спешить с ним. Изо всех слов, вошедших в терминологический обиход литературоведения и критики, оно едва ли не самое рискованное и коварное. И… скомпрометированное многими поверхностными, приблизительными наблюдениями над совпадением тематических или образных мотивов в произведениях разных писателей. Ведь было время, когда всю проблематику литературных влияний и взаимодействий иные исследователи сводили исключительно к выявлению таких совпадений. Наивные ликования по поводу их ныне, слава богу, отвергнуты. Не в последнюю очередь — благодаря писателям, энергично восстававшим в защиту творческой индивидуальности, самобытности таланта от обидной для него уравниловки, обезличивающей причесанности под существующий образец, пусть даже и самый высокий. "Литературное влияние, — размышлял, например, Мухтар Ауэзов, — это непростая вещь, его только упрощенцы думают руками схватить и показать, смешивая влияние и подражание. Творческое влияние происходит где-то в глубине, проникает в самую душу писателя, делается его второй природой и проявляется как-то по-своему, по-особому, не всегда заметно для невооруженного глаза…"