Земля призраков

Кормак понял. Человек, по сию пору добывающий торф собственными руками, уж точно не склонен к переменам. Девушка толкнула черную парадную дверь. Дом состоял из двух равных половин, с главным коридором по центру. Уна провела его в кухню, сердцевину дома. Посередине кухни стоял тяжелый сосновый стол, покрытый промасленной тканью, заваленный чесночной шелухой и морковными очистками. Рядом с раковиной поместился буфет, полный голубого фарфора. Но доминировал здесь старинный каменный камин, сейчас, правда, холодный. Тепло исходило от огромной плиты, расположенной подле камина. А распространявшийся из литого железного горшка запах напомнил Кормаку, как он изголодался.

— Будете чай? — спросила его Уна. — Конечно, будете. Финтан перед уходом, должно быть, перекусил тушеным мясом. Парни только притворяются беспомощными, на самом-то деле они способны о себе позаботиться.

Она осмотрела чайник и стала наполнять его над раковиной, предоставив Кормаку возможность осмотреться.

Узкая лесенка вела к закрытому чердаку, простиравшемуся над дальней частью комнаты. Кормаку стало любопытно, такие ли здесь спальни, какие были в доме его бабки: ему живо представились цветастые обои в душноватых комнатах его детства, обставленных железными кроватями, увешанных картинами из Святого писания. Под входом на чердак находилась вторая плита, заставленная белыми эмалированными ведрами. Повсюду на полках — стеклянные банки, помеченные одним и тем же четким почерком. В них содержались таинственные органические субстанции, напоминавшие кору, корни и другие высушенные растительные материалы. Он узнал бледно-зеленые лишайники, медные чесночные шкурки, жилистые корневища полевых цветов. Но прочие имели и странный вид, и странные названия: мариновый корень, кошенель и Hypernic.На других полках, в корзинках, были разложены мотки пряжи, окрашенной и натуральной, шерсть цвета фасоли. Низкий потолок вкупе со столь необычной обстановкой делал комнату похожей на пещеру средневекового алхимика. В дальнем углу кухни, под лестницей, стоял большой ткацкий станок со сложной системой тросов и переплетений, временно неподвижной. Рядом, во всю длину стены, висела ткань с вытканным на ней ландшафтом: темноватый колорит, напоминающий лишайники белый мох, крапинки пурпурных наперстянок и жирянок. Взгляд Кормака привлекли тончайшие переливы цветов; он различил незавершенные арки двух окружностей, напоминающие развалины старинных укреплений.

— Это ваша работа?

— Да, она самая, — откликнулась Уна как-то озабоченно. Она подмела пол, сгребла с сильно потертого дивана бумаги, джемпер и газету.

— Присаживайтесь, пожалуйста, и простите за этот бардак. Боюсь, я привыкла смотреть на все сквозь пальцы.

То, что она поименовала бардаком, было на самом деле милым будничным беспорядком, придававшим комнате ощущение теплоты и уюта, которого был лишен его новый опрятный дом в Рейнлаге.

— А что все это? — спросил он, указав на пространство под чердаком.

— Я полагаю, это можно назвать моим творчеством. Я была очень опрятной, пока только лишь плела. Но едва начала красить, захламила всю эту чертову кухню. Надеюсь вскоре перебраться в место попросторнее.

Кормак услышал возню у дальней двери, а затем в комнату ворвалась маленькая девочка лет пяти, с круглым личиком в обрамлении белокурых локонов. На ней был джинсовый комбинезон, желтые сапожки и твидовая зеленая куртка с большими красными пуговицами. Блестящие глаза ребенка метнулись от Уны к Кормаку, и девочка стремительно умчалась обратно.

— Финтан, ну давай же! — услышали они ее умоляющий сердитый возглас, словно ее задерживали весь день. — Тут на чай собрались.

Чисто выбритый молодой человек в мешковатом свитере заглянул в дверной проем, улыбнулся и кивком поздоровался. Он опустил на пол корзину, нагруженную мхом и грибами, и вновь вышел за дверь, чтобы снять ботинки.

— Мясо должно быть почти готово, — сообщил он Уне сквозь открытую дверь.

— Кормак Магуайр, это мой брат Финтан, а это, — сказала Уна, когда девочка быстро подбежала к ней, — моя дочь Айоф.

Беседа за ужином у Мак-Ганнов напомнила Кормаку о тех редких случаях, когда он приезжал на выходные с одноклассниками. Он жил вдвоем с матерью, оба не любили длинных разговоров, но когда семейный круг расширялся, появлялась некая неконтролируемая, всепобеждающая энергия. В кухонной болтовне не было ничего значительного, но Кормак с увлечением слушал, как слова и смех звучали и реяли над столом. Лишь в одной части комнаты царило молчание: Брендан, едва отреагировав на присутствие Кормака и ответив на несколько вопросов, сел отдельно от остальных в конце длинного стола. Он шумно жевал, обмакивая в мясной соус большие куски черного хлеба, и не проронил ни слова. Вскоре он вылез из-за стола и, устроившись в кресле рядом с камином, принялся растирать табак своими огромными ладонями и набивать им трубку — способ, подразумевавший многолетнюю привычку. Домашние не обращали на поведение Брендана никакого внимания. Наверное, все это было совершенно нормально.