Земля родная

Заботился о спокойном будущем, боялся, что молодежь все резервы выложит… Вот какие у него тогда думки были. Он это хорошо помнит. Сказать бы сейчас, признаться — стыд одолевает, гордость, врожденная шерабуровская гордость не позволяет.

Вот и сидит, склонив голову, говорит, что, мол, ошибся, просчитался и что его обидели.

— А он, Михайло Григорьевич, тоже хорош. Степан-то наш, — продолжал Шерабурко. — Это, говорит, саботаж, исподтишка… Трошки обидно. Я ведь сам вот этими руками в голой степи коммунизм строил.

— Строил? — Бугров резко повернулся и, еще сильнее ссутулившись, все так же держа руки в карманах тужурки, двинулся на Шерабурко: — Строил, говоришь, а теперь? Что, свою норму выполнил и хватит?

— Зачем же, и сейчас строю, да сил уже прежних нет. Был бугай, да изъездился. А они — молодые.

— Но и таким, как ты, в отставку рано еще. Подумаешь полсотни с небольшим прожил и — в старики. Нечего прежде времени стареть. — Бугров надел шапку, собрался было уходить, замешкался, опять присел на стул и заговорил: — Стране чугуна много надо. И тут опыт старой гвардии, знаешь как!.. Теперь надо и во сне о чугуне думать.

— Чугун, чугун… — Шерабурко посмотрел начальнику цеха в глаза. — Вы, Михайло Григорьевич, на меня не шумите… У меня новость есть. Хотел это дело еще раз проверить, но скажу сразу уж.

— Что такое?

— Вчера ребята открыли шлаковую летку, смотрю, а из печи вместе со шлаком чугунок потянуло. Немножко, но идет. Горновые-то — молодежь, может, и не заметили, а мой глаз не обманешь. Вот я и думаю: температуру в домне подняли, рудная нагрузка возросла, металла стекает больше, он теперь и накапливается быстрее, ему уж и места мало. Значит, почаще спускать его надо.

— График менять?

— Вот именно. Ведь и по ковшам видно, что домна стала больше чугуна давать. Вот выпускать бы его из печи не шесть, а семь раз в сутки!

— Это ты умно придумал, Афанасьич, умно. Мне как-то и в голову не приходило.

— Это надо видеть, придумывать тут нечего, а нам виднее. И потом… Уж извини меня, Михайло, я с тобой по-простому. Скажу прямо: ты нас, мастеров, делу научил, на домнах сами теперь хозяйничаем, а ты только рапортички просматриваешь да потом требуешь: давайте больше чугуна! По на рабочих местах редко бываешь. А производство видеть надо все, до тонкостей, тогда и глаз все примечать будет… Словом, график менять надо — вот мое предложение.

Бугров долго стоял, задумавшись, и смотрел на пол, потом прошелся, бросил взгляд на Шерабурко:

— Н-да… Ты прав, Афанасьич. Со всех сторон прав. Но тут всплывает вопрос посложнее. Твой глаз уловил очень важное дело. Смотри: чугун и шлак поднялись высоко. Пространство около фурм, где бушует пламя, уменьшилось, газы сильнее стали давить на столб шихты, они теперь снизу как бы поддерживают его и замедляют движение шихты вниз.

— Стало быть, шихта хоть и не подвисла, но движется плохо, — вставил мастер.

— Во-во, точно. Замедляется весь процесс, понимаешь, гвардия?

…Только в третьем часу ночи начальник цеха собрался уходить домой. Он тряс руку Шерабурко и улыбался:

— Ну так как, обязательство свое выполните?

— Теперь уж наверняка. Вон как она чугунок-то дает, только отвози!

— Ну, смотрите. Если закрепитесь — ваш опыт перенесем на все печи. Только носа не задирайте, домна зазнаек не любит.

9

Татьяна Петровна, ожидая мужа, уж несколько раз подходила к окну. «Где он? На рапорте у начальника цеха? Так неужели же после ночной смены надо столько времени людей держать? Ах, эти начальники!..»

Но так и не уследила, когда муж подошел к дому. Он быстро вынырнул из переулка и вот уж — на мостике.

Легко ему сегодня шагалось.

Кирилл Афанасьевич широко распахнул ворота и крикнул:

— Дружок! Все дрыхнешь, старый дьявол…

Дружок бросился к нему и, встав на дыбы, взвизгивая от радости, положил лапы на грудь хозяину. Шерабурко теребил своего друга за уши и смеялся:

— А-а, пес, обрадовался… Обрадовался, дурашка. Сейчас тебе обед хороший приготовлю… А ну-ка, порезвись. — Он щелкнул стальным смычком, швырнул цепь в сторону. — Ну!.. — Дружок бросился к воротам, потом обратно. С жадностью хватая пастью воздух, он подбегал к хозяину, тот делал вид, что хочет поймать собаку, но сам только приседал, хлопал в ладоши да вскрикивал, а Дружок от радости все громче взвизгивал и метался по двору, как шальной.

Татьяна Петровна не вытерпела, накинув на голову пуховый платок, вышла на крыльцо:

— Да хватит тебе, Кирюша. Есть не хочешь, что ли?

— Есть? Хочу! Сегодня побольше готовь. Сальца шматок достань да огурчик. — Он взял жену за плечи, привлек к себе, в упор глядя в глаза подруге, как тогда, в молодости, еще там, над Днепром…

— Та шшо ты, старый, сегодня, — заулыбалась Татьяна Петровна и ласково оттолкнула мужа.

— Так у меня же сегодня праздник, Татьянушка, — ответил Шерабурко.

— Свет, свет, и в среду у него праздник! Это потому, что выпить захотелось?

— Чуток захотелось. Но не в том дело. Идем в хату.

Не торопясь разделся, повесил одежду, посмотрел на жену.

— Я сегодня предложение сделал.

— Какое такое предложение? — Она перестала резать хлеб, уставилась на мужа.