Земля русская

Я стою на теплой полянке, прислонившись к березе, гляжу на ставший вдруг таким незнакомым мир, и мною овладевает позабытое чувство первых открытий. Мне кажется, я, еще не изведавший дорог, не познавший страстей, стою у окна в родной избе и неопытным умом стараюсь постичь, что там, за полем, за лесом, за дорогой. Меня влекут лунные дали, как некогда влекли солнечные. Исчезает ощущение прожитости жизни, хочется все испробовать, все познать, всему научиться сызнова. Я знаю, прожить свои годы вновь нельзя, но испытать чувство, будто только начинаешь жить, можно, надо лишь дождаться сентябрьского полнолуния и сходить за околицу на чистую теплую полянку под старой одинокой березой.

РЕКИ — СОСУДЫ ЗЕМЛИ

Каждый день хожу на родник и не перестаю дивиться нашей Дёрже. Крохотная речонка, а прорубила такую гору: правый берег — каменная отвесная стена семиметровой высоты! В какие же времена так ярилась река? Сейчас ведь даже в бурное половодье не поднимается выше второй террасы.

— То сейчас, — говорит бабка Аграфена, пришедшая к роднику с двумя бидончиками на коромысле. — На моей памяти на шести верстах шесть мельниц стояло. Зато и рыба была. А ты махаешь день удилищем, а намахал ли кошке на уху?

На шести верстах шесть мельниц. Да леса стояли дремучие. Да болота в лесах непроходимые, неиссякаемые. Вот и вода была. Нынче мой сосед, школьник Женька, в цинковом корыте плавает. Сам в корыте сидит, а ногами по дну перебирает…

Реки — сосуды Земли. Можно ли говорить о здоровом теле, если сморщились сосуды и иссякает в них ток крови?

Человек без пищи может жить пять недель, а без воды пять дней. А той воды, что пьют, на планете только два процента, и течет эта крохотная капля, питающая человечество, такими вот речками.

НЕБРЕЖНОСТЬ

Зимой дровосек нарубил дров и приехал за ними на тракторе. Груженая машина лезла из березника напролом, повалила, распластала две березы.

Березы не умерли, часть корней осталась в земле и питала почки. Весной березы зазеленели, и вот уже второе лето, идя тропинкой в лес, я перешагиваю через них и всякий раз чувствую какую-то вину перед лежачими зелеными деревьями. Мне приходит на ум странное сравнение: березы похожи на раненых, оставшихся после боя. Товарищи ушли вперед, санитары где-то задержались, раненые не в силах подняться, все ждут и ждут…

Небрежность, какой бы пустяковой с виду ни казалась, всегда кого-то ранит.

ДУБОК ДЕДА МИХАЙЛЫ

На нашей улице растет высокий старый тополь. Весной по деревне распространяется удивительный запах лопнувших тополевых почек. Если их собрать и сделать настой — нет лучшего средства для заживления ран.

Как-то я спросил у бабки Груни, сколько тополю лет и кто его посадил. Она сказала, что тополь посажен ее деверем перед уходом на германскую войну. Значит, было это в четырнадцатом году, и тополю, следовательно, уже за шестьдесят, а простоит он еще долго.

Человека нет, а добрая память о нем живет.

Дед Михайла говорит мне:

— Вот я нынче дубок посадил, погляди.

И ведет меня на старую печину, где когда-то стояла изба его отца, где он родился, откуда пошел в подпаски, пошел в люди. Рядом с кустом бузины, под сенью березы он посадил дубок.

— Смотри, какой кудрявенький. Уже распустился. Будет жить. Дубы растут медленно, но долго живут.

Я говорю:

— Да, долго. Очень долго. В Ленинграде я видел дуб, посаженный Петром Первым. А под Молодечно мне показывали однажды дуб, под которым, по преданию, обедал Наполеон.

— Во-о-на, — качает головой дед Михайла.

— А на речке Чернушке, — продолжаю я, — тоже видел дубы. Знаете, где речка Чернушка? Это там, где погиб Матросов. На том месте памятник стоит, а немного поодаль, на краю поляны — дуб. Сильное, могучее дерево. Я когда стоял у памятника, все смотрел на дуб. Знаете, мне хотелось у него расспросить, ведь он видел тот бой. Он видел, как солдат кинулся на пулемет.

— Да-а, — произносит дед Михайла, — если бы деревья могли рассказывать…

Если бы могли… Вырастет и этот, у которого мы сейчас стоим. Он переживет нас. Но я верю, что кто-нибудь да остановится перед ним и захочет спросить, кто посадил этот дуб.

Если бы деревья могли говорить, они рассказали бы о человеческой жизни.

ПРИБРЕЖНЫЕ СОСНЫ

Правый берег Дёржи, крутой, обрывистый, будто стена, сложен из известняковых плит. На скудной почве, прикрывшей каменный монолит, выросли сосны. Крайние, запустив корни в расщелины, стоят над самым обрывом и, кажется, вот-вот упадут.

Так кажется, когда идешь нижней тропой, по-над самой водой. А пройдешь верхней, лесной, — иное предстанет глазу. Эта тропа — сплошное плетение из крепких, как железо, корней. За десятки метров протянули их сюда, распластали по земле прибрежные сосны и потому не боятся ветров-лесоломов.

СОСНА НА КРУЧЕ

На самом гребне береговой кручи стоит сосна. Все ветви ее протянулись на юг, в сторону реки, и образовали густой полог. В дождь можно стоять под кручей, не боясь промокнуть.

Сосна очень старая, ствол ее покрыт толстой морщинистой корой. Рыболовы вырезают куски сухой коры на поплавки.