Земля русская

Я тоже помню гору за своей деревней. Ветрянка на ней стояла. А недавно побывал на родине, поглядел: да где же гора-то? На ровном месте рожь волнуется. А все равно говорят: «Нынче на горе рожь дивно хороша!»

Вот такие наши горы. Проживешь свой век, заметишь, что и гора твоя «поменьшела», скажешь, как доброй спутнице: «Стареем» матушка». Это совсем не то, когда высится над тобой вечной недосягаемостью каменная громадина.

Наши горы добрее к человеку: вместе с нами старятся. За то и уважение им.

РОДНИЧОК

Из-под каменистого берега Дёржи бьет родник. В том месте река не заиливается, не зарастает и образует омуток. Уже, наверно, сотню лет жители Усть-Дёржи берут из омутка воду, а обнажить родничок почему-то не додумались.

Вскрыли его приезжие охотники. Вырыли лунку, очистили от песка, обложили камнем. Родничок наполнил лунку и потек, как прежде, в реку. Теперь черпают воду из лунки, как из колодца.

Я бывал на Кавказе и видел в горах родники. Их находят по росяной влажности на скалах: скалу прорубают, выводят родник наружу, из камней у тропы выкладывают колодец. Любой путник может утолить жажду. Родник в горах называют именем человека, открывшего его.

В наших местах воды много, родники не в таком почете. Но все-таки, коль нашелся добрый человек и обнажил родник, люди проложат к роднику тропу. Потом непременно припишут воде чудодейственные свойства.

Я спускался к роднику с ведром. Женщина из приезжих спрашивает:

— Говорят, эта вода целебная. Правда?

— Должно быть, — сказал я. — Из всякого родника вода целебная.

— Да?

— Конечно. Хотя бы своей чистотой.

ЛЕТОСЧИСЛЕНИЕ

Вдоль березовой опушки рядком выстроились молодые сосенки. Сто раз ходил мимо — внимания не обращал. А тут что-то заставило вглядеться. Две верхние мутовки были довольно длинные, а третья — пониже — совсем коротенькая.

Присмотрелся к одной сосенке, к другой, прошел по всему ряду — та же картина. Значит, три года назад, то есть в 1973 году, лето было неблагоприятное для их роста. Но чем? Хорошо помню, что в том году и дожди шли и солнце пекло — хлеба были неплохие. Вот семьдесят второй — да-а! Сушь стояла такая, что леса загорались от бутылочной стеклянки. Выходит, не в сухой год сосны росли плохо, а в последующий.

Тогда я подошел к одинокой елочке на поляне и сосчитал, сколько ей лет. Вышло — десять. Линейки у меня не было, я стал измерять годичные побеги шариковой ручкой. Получилось вот что (исчисление веду сверху вниз, то есть от семьдесят пятого года назад): одна ручка, полторы, полручки, две, одна с четвертью, одна, одна с третью, одна, полторы. Как видите, в страшную сушь елочка росла быстрее всего: две ручки.

Меня это очень заинтересовало. Я пошел по лесу, и какая ни попадалась на пути елка или сосна, у каждой спрашивал: «Расскажи, как ты росла в високосном году?» Абсолютное большинство лесных жительниц отвечало: «Быстрее, чем в последующем».

Ученые писали, что в високосном семьдесят втором году на Солнце было много пятен. Не они ли помогли деревьям расти быстрее?

Вот как получается: кажется, уж куда как хорошо знаем лес, а шаг шагнешь — обязательно с загадкой встретишься.

КАК СОЛДАТЫ ЯБЛОКИ ЕЛИ

В нашей деревне все избы в яблонях. Только яблоки с них невкусные, не всякое и в рот возьмешь.

Бабка Аксинья рассказала мне историю яблонь.

Вернулись после войны солдатки с ребятами на пепелище, кое-как обстроились, а когда крыша над головой появилась, человек о красоте думать начинает — сад сажает. Но где в то время культурную яблоню было взять? Пошли в лес, накопали дичков.

Дички на траншеях росли. Очень дивно росли — кругами. Видно, сидели солдаты кружком, яблоки ели, семена обронили — так и выросли яблоньки, повторив солдатский круг. Их и перенесли женщины в деревню, обсадили избы.

И хотя теперь совсем просто заменить дички — поехал на базар, покупай какую хочешь, — никто их не вырубает: очень буйно и красиво цветут весной лесные яблони. Но я думаю, не из-за одной красоты щадят жители Усть-Дёржи дикарок, а по какой-то другой причине. Может быть, яблони им кого-то напоминают.

СТАРАЯ ЛОШАДЬ

На берегу Дёржи стоит заброшенная, с просевшей крышей конюшня. В конюшне доживает век старый мерин.

Мерин свое отработал и за ненадобностью в хозяйстве отдан почтальону. По санной дороге почтальон развозит посылки и газеты, а в весеннюю распутицу ходит пешком — щадит старую лошадь.

Долгими зимними ночами в продуваемой насквозь конюшне холодно и тоскливо. Лошадь жмется в угол, дрожит и вяло перетирает стертыми зубами грубое сено. Изредка подымет голову и слушает, как, проламывая наст, идут в ивняк на кормежку лоси.

На взгорке в трехстах шагах от конюшни — небольшая, в четыре дома, деревня. На столбе перед колодцем висит электрический фонарь. Его зажигают, когда ходят по воду. По белому зареву, которое проникает в пустые окна конюшни, лошадь догадывается о близком рассвете, покидает угол и подходит к дощатым воротам. Мерин встречает хозяина, просится в оглобли — там, на дороге, у коновязи перед почтой, он увидит молодых коней, лохматых дворняжек, крикливых галок… Мерину хочется видеть живой мир.